Джон Хоукс: Ирландский прищур

Девчонки, пол мокрый. Не поскользнитесь, а то упадете!

Столовая наша не предполагала никакого разнообразия, хотя дважды в день – а ели мы два раза в день – те, кто по графику дежурил в этом месяце, имели удовольствие разносить подносы – задача требовала серьезности и насупленной сосредоточенности: нарезать ломтями хрусткий хлеб, выпеченный в тот день под неусыпным присмотром и попечением Сироткиной Мамы задолго до рассвета. На выпечке мы крутились целыми командами, хотя особой помощи нашей мамочке это не приносило. Тесто пекли круглую неделю, и работа эта выматывала даже самых стойких из нас, а тут еще ошеломляли жар печей и запахи, от которых многие детские головки кружились даже во сне.

Матерь Божья, благослови нашу скромную трапезу. Аминь.

Прачечная была таким же чудесным местом, как и кухня, и не менее опасным. Горы замызганных платьиц поражали воображение: лишенные тел, которые они недавно облекали, все эти тряпки, брошенные, смятые и беспорядочно сваленные в кучу, вызывали у меня перед глазами мертвых детишек или голеньких девчушек, потерявшихся при неком таинственном бегстве по опасной глухомани. О, чаны и баки, куда мы бросали все это отрепье, словно бы после какой-то ужасной резни, которой хоть и не было никогда, но все равно мурашки бежали. Деревянные лопатки – ими мы помешивали и выколачивали платья наших сестриц в воде, пахнущей каким-то жутким химикатом, от которого аж ноздри горели. А в это время снаружи, за оконными решетками у нас над головами – прачечная располагалась в приютском подвале, – вовсю каркали, купаясь под дождем, вороны… Да, дежурство в прачечной – это настоящая работа. Воду нам кипятили в железных котлах, и когда ее наливали в чаны и баки, от нее валил пар, и немало девчонок по неосторожности обваривали себе руки до пузырей и с ревом брели искать нашу Сироткину Мамочку.

О том, как мы купались, скажу лишь одно: тридцать голых девчонок всех возрастов смеялись, визжали и скользили на полу, блестящие тела, волосы, вымокшие под струями холодного душа, намотаны на головы – от этого пробуждались неясные пока инстинкты даже у самых застенчивых. Дважды в неделю мы терли и скребли друг другу спины, а некоторые затевали игру в салки среди моющихся сестриц.

Не балуйтесь! Ведите себя прилично, заблудшие создания!

Помимо обыденных занятий, были у нас и удовольствия особого рода. Например, в последнее воскресенье месяца нам на обед подавали колбасы, приготовленные самолично Сироткиной Мамой, и горы бекона, нарезанного ломтиками в мой мизинец толщиной, и россыпи вареной картошки на огромных блюдах. Все это запивалось пивом из кувшинов – пили кому сколько подобает по возрасту. Как же буйно мы радовались, когда эту дымящуюся снедь выносили к нашим столам!

Разумеется, мы и спортом занимались – а чем мы хуже других? В бутсах, не подходящих по размеру носках, майках и шортах, присланных нам в дар администрацией «Святого Георгия», местной школы для мальчиков – элиты Ирландии, которые так ни разу и не пришли поболеть за нас, – мы, раскрасневшись, гоняли мяч по рытвинам заросшего сорняками поля, орали, хватали друг друга за одежду, колотили по голеням бутсами: те неизбежно оказывались велики и пахли ногами мальчишек, которые когда-то их носили, так что мы пинали друг друга, подражая этим мальчикам, гордецам, – вот еще, смотреть, как подкидыши носятся по полю и забивают голы подкидышам, хотя, по правде говоря, мы прекрасно играли в эту грубую игру. А спектакли? Конечно, мы ставили спектакли, столы в обеденном зале сдвигались в сторону, Сироткина Мама – режиссер и главный зритель – восседала в центре, а младшенькие пищали и дрожали от страха, когда мы изображали драконов, охотников и разных лесных страшилищ.

Нельзя сказать, что мы сидели взаперти на горке в «Святой Марте», – а наш приют для девочек-сирот представлял собой старое кирпичное здание, построенное в незапамятные времена на вершине одного из двух холмов, высящихся по обе стороны городка в долине, – но все-таки мы спускались по полупустым улицам, приодевшись в пальто и шляпки, как правило, лишь для того, чтобы посетить раннюю обедню, трижды в неделю по утрам и еще несколько раз в год по определенным церковным праздникам. Да, самую раннюю, когда в церкви еще совсем темно, холодно и почти пусто. Сироткина Мама загоняла нас чуть ли не за алтарь, чтобы тридцать ее подопечных казались как можно менее заметными, и одно это как-то подтверждает, что сироты, в общем-то, никому не нужны, даже церкви. Однако никто из нас об этом не догадывался, и всех до единой охватывал восторг от золоченых фигур, едва видневшихся во мраке, от запаха воска, от общей набожности, а особенно – от вида священника и прислужников, как ни крути – мужчины и мальчиков. И святость, осенявшая их у алтаря, изливалась, как нам казалось, и на всех мужчин и мальчиков Ирландии, не сочтите кощунством. Нас, подкидышей, к этому самому алтарю допускали только после того, как полноценные прихожане расходились по своим утренним делам. Когда мы покидали церковь, приобщившись ее тайн, и, усталые, начинали восхождение к суровому кирпичному сооружению, служившему нам домом, прохожие зачастую провожали нас возгласами, скорее, пожалуй, шутливыми, нежели насмешливыми.