Антон Тарасов: Подводные камни

— Господи, — крестилась Проша. — Не иначе как перста Диавола! Чур, меня, грешницу! Прости нас, грешных, Господи! Ваше благородие, да что это?

— Ее душили, это синяки. Дайте воды, быстро дайте воды!

— Воды! — добавил шепотом Павел Ильич. — Что, что с моей доченькой? Да скажите же вы, в конце концов!

— Удушье, обыкновенное удушье.

Проша принесла воды и небольшое полотенце. Александр Матвеевич смочил губы Татьяны водой, похлопал по щекам — почти сразу из ее груди вырвался глубокий вдох, она закашлялась.

— Лежи, не вставай, тебе надо лежать, золотце! Тебе надо как следует прийти в себя.

Таня повиновалась. Павел Ильич стоял за спиной и нервно тер лицо руками — от волнения он вдруг забыл, что он врач, неплохой врач, и сам не раз оказывал помощь в таких ситуациях. Но здесь — он, темнота, его собственная дочь, гнетущее ощущение неуверенности и собственного бессилия, сводящее на нет все знания, навыки и опыт.

— Выйдем, — кивнул Александр Матвеевич отцу Тани.

Прасковья захлопотала вокруг, достала откуда-то простыни и большое ватное одеяло и принялась застилать диван, чтобы уложить Таню поудобнее.

— Что произошло? — строго спросил Александр Матвеевич.

— Не знаю, честно не знаю, — подавляя в себе тревогу и излишнее волнение, ответил Павел Ильич, — я вернулся часов в шесть, наверное, между делом отправил Прошу искать потерявшийся фонарь, да вот, нашла ее, сама перепугалась до смерти. Пока вас, любезнейший друг, ждал, сам передумал столько всего! Что могло случиться и сам ума не приложу.

Проша на минуту выскочила из комнаты.

— Ты ничего не слышала? Что тут было?

— Ой, ваше благородие, я легла вчера рано, как только стемнело. Андрюша куда-то спешно уехал, кажется, к Велицким…

При упоминании Велицких Павел Ильич нахмурился.

— Значит, снова он за свое, веселился, значит. Так, что дальше?

— И слышу я сквозь сон, — принялась вспоминать Прасковья, спотыкаясь на каждом слове. — Слышу, как кто-то прокричал на улице, вернулся, значит, Андрей. Потом будто бы Таня вышла его встречать, как обычно. Ах, ваше благородие, если бы я ослушалась и тоже вышла посмотреть, что там! Ах, ваше благородие!

Проша всхлипнула, но быстро взяла себя в руки и уголком шерстяного платка вытерла набежавшие слезы.

— И что, больше ты ничего не слыхивала? Уснула, значит?

— Ну, почему же не слыхивала? Слыхивала, — Прасковья приоткрыла дверь в комнату, Татьяна мирно спала. — Слыхивала, как Таня говорила кому-то, должно быть извозчику, сюда, сюда, несите сюда. Я подумала, что Андрею снова нехорошо, что ему помогают дойти до крыльца.

Александр Матвеевич строго взглянул на Павла Ильича: от этого взгляда тот сделал шаг назад и как-то съежился.

— Картина мне ясна, уважаемые. Извозчик решил воспользоваться ситуацией, тем, что Андрей не может заступиться за сестру и решил обесчестить ее, вероятно, для этого и стал душить, повалил, — спокойно заключил Александр Матвеевич. — Решил, что дитя беззащитное совсем.

Павел Ильич схватился за сердце.

— Но, надо заметить, план свой он так в исполнение не привел, — Александр Матвеевич только сейчас внимательно осмотрел себя с ног до головы в стоявшее в передней зеркало и стеснительно поправил застиранную ночную рубаху.

— Вы точно в этом уверены? — с недоверием переспросил Павел Ильич.

— Не был бы уверен, не утверждал бы, дорогой Павел Ильич, вы ведь знаете меня, — Александр Матвеевич похлопал его по плечу. — Да, этот изверг ее душил, вероятно, с изрядной силой, раз такие синяки, но самого страшного не случилось. Даже белье на ней порвал, но не до конца, остановился, что-то спугнуло его. Кстати, надо расспросить Андрея, ведь он же был рядом.

— Если и был, что… — начал Павел Ильич.

— Идемте, его разбудим, — предложила Проша и направилась из передней к лестнице, освещая путь подсвечником из гостиной. — А фонарь керосиновый, он там, на столике, напротив дивана, и керосина в нем совсем не осталось, Павел Ильич.

— Видел, Проша, видел, — Павел Ильич нервно шарил по карманам, видимо, намереваясь взглянуть на часы, тяжелые, на массивной цепи, с которыми он никогда не расставался.

Но часы остались на кухне: во всей этой неразберихе и в тревогах за дочь он совершенно позабыл про время. Глядя за окно, о нем ничего определенного сказать было нельзя. На улице стоял сумрак, через который не пробивалось ни лучика. Дом на противоположной стороне переулка выглядел большим темным пятном, и если не знать, что там дом, то можно было подумать, что видна какая-то стена, огромная гора песка или окраина леса.