Эрик-Эмманюэль Шмитт - Когда я был произведением искусства

Схватившись за сердце, он в ужасе отшатнулся. Я поспешил его успокоить.

— Да, я разговариваю. Не бойтесь. Я просто делаю вид, что немой, но я говорю и думаю.

Он с благоговением слушал меня, как слушают рассказы о чудесах.

— Так вот. У вас есть очень прелестный кот…

— Кошка, — поправил меня он.

Он инстинктивно замотал головой, чтобы убедиться в том, что поблизости нет Мадемуазель Сары, которая могла бы услышать, как я чудовищно оплошался.

— Итак, у вас есть очень прелестная кошка, которая терпеть меня не может. Для меня все сходится хорошо: я тоже не желаю жить в этом доме. И предлагаю вам позволить мне жить там, где я хочу.

— Но у меня на это нет прав.

— Разумеется, у вас нет прав. Но зато у вас есть огромное желание. Я буду возвращаться сюда каждое утро за полчаса до открытия музея, чтобы все думали, что я выхожу в музейный зал из вашей квартиры, а уходить буду также тихонько вечером через полчаса после закрытия экспозиции. Ну, что вы думаете о моем предложении?

— А где вы собираетесь жить?

— У Карлоса Ганнибала и его дочери.

— У Карлоса Ганнибала, художника?

— Вы его знаете?

— Еще бы! На мой взгляд, это лучший современный художник, хотя мало кто отдает себе в этом отчет.

— Но такие люди есть. Например, вы, его дочь и я. А это значит, что мы из одного лагеря. И значит, что мы можем разделить наш секрет.

Он кивнул головой. Благодаря имени Карлоса Ганнибала между нами тут же установилась атмосфера доверия.

— Вы понимаете, что я рискую своим служебным местом, если соглашусь на ваше предложение?

— А что вам больше нравится? Потерять работу или исковеркать свою жизнь с Мадемуазель Сарой?

В этот момент из гостиной раздалась чудовищная очередь. Мадемуазель Сара приступила к систематическому уничтожению хрустальных ваз своего любимого хозяина.

— Согласен, — в ужасе прошептал хранитель музея, — будем следовать разработанному вами плану.

Я набросил на себя одежду, которая укрыла меня с головы до ног, и спустился по служебной лестнице на улицу. Сердце бешено стучало в моей груди, голова горела от глухих ударов, когда я направлялся к дому Фионы.

Стоял тихий грустный вечер, каким бывает вечер после грозы, когда серо-молочные тучи гасят всякую надежду на солнце. Листья на деревьях бессильно свисали после нелегкой борьбы с ливнем. Покинув город, я вышел к тропинке, которая вела через кустарник к пляжу. Шагая по хрустевшим под ногами веткам, я вскоре заметил одиноко стоявший вдалеке, на берегу моря, домик Фионы. Раскрашенный в белый и нежно-голубой цвета, покрытый черепицей, с двумя верандами по бокам, он смахивал на жилище, выстроенное в колониальном стиле. Небо неуловимо густело, укрывая землю темным ночным покрывалом. Последние чайки заканчивали облет моря, резкими криками нарушая ночной покой.

Я не успел еще постучать в дверь, как на пороге появилась Фиона и бросилась мне на шею.

— Наконец, — шепнула она мне на ухо.

Ганнибал также не знал, как передать свою радость.

Фиона пригласила нас за стол. Наш ужин продолжался очень долго, мы болтали обо все и ни о чем, словно для нас было так привычно сидеть вместе. Вдруг Ганнибал вскочил с места и бросился в свою мастерскую, из которой до нас вскоре донесся шум переставляемых картин.

— А, вот она! — раздался его торжествующий крик.

Вернувшись на кухню с картиной подмышкой, он поставил ее передо мной. У меня от изумления сперло дыхание, мне казалось, сердце мое остановилось. Неужели это возможно? Чудес же не бывает?

— Но… как… это… я не могу поверить…

Ганнибал с довольной улыбкой смотрел на меня.

Я же обещал тебе. У меня заняло это несколько недель. Приходилось заново возвращаться и не раз, пока я не почувствовал, что попал в точку. Вот. Я дарю ее тебе, чтобы ты простил меня за те страдания, которые я причинил тебе тогда на пляже, когда обругал скульптуру Зевса-Питера-Ламы, не зная, что она стоит передо мною. Я написал тебя так, как увидел.

Я бросил на портрет недоверчивый взгляд.

— Но этого не может быть, — сдавленным голосом произнес я. — Вам, наверное, рассказали обо мне. Вы нашли какие-то документы…

— Твой голос. Твое присутствие. Твои мысли. Твоя доброта. Я дал волю своему воображению исходя из того, как увидел тебя.

Задыхаясь от волнения, я оттолкнул картину и выскочил из-за стола. Горючие слезы душили меня.

— Это несправедливо. Жизнь слишком несправедлива…

— Что случилось, мой мальчик? Я снова сделал что-то не то? Что обидело тебя?