Эрик-Эмманюэль Шмитт - Когда я был произведением искусства

Лишь после умоляющего жеста Зевса толпа успокоилась, и вечеринка продолжалась своим чередом. Тем не менее я оставался центром притяжения для всех собравшихся. Гости нескончаемой цепочкой дефилировали передо мной, разглядывая малейшие детали моего тела. Со всех сторон в мой адрес сыпались лестные комплименты. В соответствии с приказом моего Благодетеля, я не проронил ни слова, но зато с удовольствием рассматривал гостей, с любопытством исследовавших меня, выслушивая их комментарии.

— Это поразительно!

— Мы вступаем в новую эру.

— Это исторический вечер!

— Признаюсь вам, что с некоторых пор я перестал следить за творчеством Зевса, но здесь он поистине ошеломил меня.

— Человечно ли так поступать? Или бесчеловечно?

— Во всяком случае, это великое творение!

— Взгляните на скульптуру, просто поразительная иллюзия! Можно поклясться, что она понимает наш разговор.

Среди наиболее любопытных находились и тридцать красоток Зевса. Спеленатые, завернутые в прозрачный пластик, обнаженно-розоватые, они были неспособны установить связь между тем, кем я был, и тем, в кого превратился, и разглядывали меня сначала с любопытством посетителя лавки старьевщика, словно прикидывали, поставили бы они меня у себя дома на полке или нет. Затем, под впечатлением от восторженных комментариев достойнейших лиц нашего острова, услыхав отклики уважаемых гостей о моей оригинальности, моей смелости, моей революционности, они с удивлением уставились на меня, как если бы им сказали, что кресло съедобно. Наконец их отношение резко переросло во враждебность, когда они осознали, что никто не принимает их в расчет, за исключением нескольких сексуально озабоченных старичков и вульгарного миллиардера-завсегдатая. Я ликовал про себя. Все внимание было приковано ко мне. Красотки были отброшены в тень. Именно по их разочарованным мордашкам я поверил в свой полный успех.

Наконец настал черед моих братьев.

Они рассматривали меня гораздо дольше, чем тогда, когда я был их братом. Я вовсе не ждал, что они что-то скажут, так как у них ни на что не было своего собственного мнения. В этот вечер они проводили положенное время, необходимое для осмотра картины в музее, чтобы потом напустить на себя вид знатоков искусства. Постояв минуты три передо мной, они повернулись к своему пресс-атташе, неприятному высокому типу с жестким лицом, холеному, в кожаной куртке с кучей застежек-молний, вызывающе одетому по последней моде, как это присуще людям, которых природа обделила красотой.

— Что ты об этом думаешь, Боб?

— Не волнуйтесь, это не затмит вашей славы, птенчики мои.

Братья Фирелли, закивав головами, с облегчением вздохнули. Боб вытащил из кармана пудреницу, соломку и начал вдыхать порошок. Близнецы, тыкая в меня пальцами, продолжали настойчиво выпытывать.

— Если честно, как ты это находишь?

— Да наплевать мне.

— Ты не понимаешь: что мы должны говорить другим?

— Успокойтесь, зайки мои. Вы будете отвечать, как обычно: с-ума-сойти-ну-просто-гениально-обожаю-революционно-блеск, с ума сойти на самом деле, с ума сойти!

— А нельзя что-то более умное сказать?

— К чему?

Взбодрившись, Боб с трепещущими от наслаждения губами спрятал в карман свою пудреницу и недобро осклабился.

— Этого еще не хватало: чтобы вы вели умные разговоры! Вы что, хотите потерять свою публику?

— Но…

— Молчать! Вас обожают, потому что вы красивы, и точка. Люди вполне догадываются, что вы не стояли у истоков изобретения задней передачи для автомобиля, равно как и других изобретений. Как только вы начнете разговаривать, как нобелевские лауреаты, это станет концом вашей карьеры, сладкие вы мои.

И он грубо подтолкнул их в сторону буфета, продолжая ворчать:

— Вести умные беседы… и это — братья Фирелли! Редко услышишь такой вздор! К счастью, до этого вряд ли дойдет…

Они оставили меня в смятении. Встреча с братьями доставила мне меньше удовольствия, чем я рассчитывал. То, что я вывел из их отношений с Бобом, меня поразило: таким образом, у них тоже был свой Благодетель, который думал за них. То, что им было мало слыть просто красивыми, неприятно удивило меня. Чего можно желать большего, чем прекрасная внешность? Ведь именно из-за того, что я был лишен ее, я и решился на то, чтобы превратиться в странного, не похожего ни на кого человека.

Мое смятение развеяли комплименты, которые с новой силой посыпались на меня, — лестные, бодрящие, словно весеннее солнце, растапливающее мое холодное сердце. Неслыханно! Невероятно! Как ново! Как свежо! Какая глубина! Все эти слова были лишены смысла, но сила, с которой они выкрикивались из толпы, наполняла их непередаваемым блеском. Они лились на меня как контрастный душ после многолетнего холода равнодушия, который пробрал меня до костей за всю мою недолгую жизнь, я купался в золотистых лучах признательности, я рождался заново…