Леонид Могилев - Созвездие мертвеца

— Ты кто?

— Сам не понимаю, — и спрыгнул.

В квартиру Игоря Михайловича звонить не стал. Позвонил в школу и попросил того к телефону. На том конце провода замялись и попросили подождать. Ждать он не стал, а трубку повесил. Это было уже в другом укромном месте. Воскресший Желнин подобно дешевому зомби перемещался по городу, стараясь не попадаться на глаза вообще никому и сменив несколько обличье. Черные очки купил, воротник поднял, кепку на глаза надвинул, хотя сроду никаких кепок не носил.

Напротив школы есть сарай угольный. Там-то и устроился Желнин. Просто и со вкусом. Аня Сойкина вышла вместе со всеми в пять часов вечера. Весь день у него маковой росинки во рту не было, и, если бы девчонки не оказалось еще с час, он бы пост этот покинул.

Другое дело ждать в салоне «Жигулей», с термосом и бутербродами, со сменой «экипажа» каждые четыре часа. Аня ребенок, и никаких особых хитростей не следует предпринимать. Сиди и жди. На заднем дворе школы кто-нибудь еще присматривает. Входы и выходы просматриваются. Сектор обзора идеальный. Желнин к сараю подошел с тыла, доску оторванную нашел и присел на ящичке у щели.

Вовсе не банда злоумышленных злодеев, а девочка, отец ее со странным хобби и школьный учитель. Здесь любой участковый справится, любой курсант. Только вот звонками своими опрометчивыми Желнин несколько ситуацию взрыхлил. Но не настолько, чтобы объявлять военное положение. Так, какой-то Сергей звонил Ане. Мало ли какие бывают Сергеи? Аня и помнить ничего не должна. Был Сергей, и нет Сергея. Потом звонок в школу. Тот же голос. Это уже серьезней, но еще не настолько, чтобы проверять угольные сарайчики.

Аня пошла, и «Жигули» поехали следом, чуть поодаль. Потом вышел молодой человек, красавец, косая сажень в плечах, и повел ребенка, должно быть, до дома.

Второй этап разведки Желнин возле дома Ани провел. Здесь и вовсе просто. Строительный вагончик во дворе, неопределенного назначения. Тот, кто вел Аню, убедился, что она вошла в подъезд. «Жигули» подъехали, и он отбыл. Из вагончика вышел мужчина в телогрейке, сапогах кирзовых, потянулся, пошел, видимо, в ларек или по другой нужде. Значит, там есть второй.

Трое — это слишком. Значит, вагончик и нужно брать. Еще один день он так не сможет. Голову приклонить некуда, жрать хочется. И тогда Желнин решился на безрассудный поступок.

Он мимо вагончика прошел прямо в подъезд, поднялся и в квартиру Ани позвонил. Только не сразу, а немного погодя, поднявшись до пятого этажа и постояв там, чтобы, если квартира на «жучках», не связывали те, что внизу, проход его и звонок в дверь. И она открыла не сразу. Видимо, очень не хотела открывать. Лицо осунувшееся, глаза заплаканные, но в школу ходит, значит, характер имеет. Будет жить.

Увидев Желнина, Аня растерялась и тут же приложила палец к губам. Говорить нельзя. Можно при желании писать записки. Да, квартира прослушивается, и звонок дверной уже прошел, и теперь те, внизу, ждут результата. Кто это пришел? А и пусть думают. Кто-то живущий в доме. Желательно в окне не светиться, а вот тут в коридорчике все решить.

«Я почти все знаю. Давай спасаться вместе. Где Дядя Ваня?» — пишет Желнин карандашиком. Девочка вдруг оживает. Пишет адрес. «Идите туда. Только осторожно».

Бумажку с адресом он тут же Ане вернул и вышел. Лимит времени выбран. Теперь он снова поднимается наверх. Стоит минут пятнадцать. Слышит, как кто-то поднимается снизу, стоит недолго возле квартиры Сойкиных, поднимается выше, медлит, возвращается, выходит из подъезда. Теперь назад, в вагончик. Если кто-то из сторожей еще и в подъезде, всему конец. Фактор ребенка. А Аня-то непростой ребенок. Умный. Язык французский знает классно, английский и немецкий на бытовом уровне. Олимпиады выигрывала. Если стоит наружна, значит, что-то они не нашли, а если нашли, то не все. Или в чем-то другом оплошали. Уж раз трупы и пропавшие без вести, то, значит, не очень умело за дело взялись. Наверное, из Москвы истерические приказы шли. Легкая паника. И было от чего. Прямое предсказание будущего в уездной газетке. Да какого!

И особнячок на Третьей Красноармейской непростой. Снаружи пост милицейский. Про особнячок он сам писал месяца два назад. Памятник архитектуры. Незаконная приватизация, арбитражный спор. Требует ремонта. Вот, кажется, ремонт и идет сейчас. Стройматериалы снаружи под пленкой, внутри свет. Но раз велено ждать там, значит, там.

Желнин обходит аккуратно особнячок. Пост при парадном въезде. С тылу никого. Это же все-таки ремонт, а не строительство правительственного бункера. Окно, наверное, — это бывшая людская, сбоку и справа заколочено фанерой. Ее можно снять без шума, просто выдавливая старые и мелкие проржавевшие гвоздики. Потом приподняться на руках, упереться, протиснуться внутрь. А внутри работает транзистор, более никаких звуков. Кто здесь, в одной из комнат, лежит на поролоновом матрасике и читает роман, кажется Диккенса? Конечно, он, Игорь Михайлович. Школьная кличка — Дядя Ваня. Желнин видит его, осторожно выглядывая из-за двери. Вот так. Под охраной милиции, посреди ремонта, главный герой событий. Сидел себе и переводил заумь всякую, в трофейном чемоданчике папой Сойкиным привезенную с Приднестровского фронта. Ну привез и держал бы при себе, не показывал никому. А он и не показывал никому, кроме собственной дочери. Талантливого, к сожалению, ребенка. А та отнесла как-то листик дорогому учителю. А он, одинокий, ушедший в ремесло и даже в отпуск никуда не уезжающий, вдруг обнаружил, что в листочках этих кое-что такое, что бывает раз в жизни. Вот один листок, потом другой, потом третий. Ложатся на бумагу варианты перевода якобы катренов. Не тех, что у всех на слуху, не тех, что через компьютеры прокручены, а других, отсутствовавших. Считавшихся потерянными. И среди них, видимо, тот, ключевой, что служит ключом к пониманию всей этой тарабарщины. И тогда он, опьяненный предчувствием славы и успеха, желает формально закрепить свое авторство. Мало ли кто потом захочет наложить свою лапу на текст? И вот он несет в городскую газетку свои вирши под псевдонимом. Не свои, а те, что, грубо говоря, являются достоянием человечества. Только лучше бы ему, этому самому человечеству, никакого подобного достояния не иметь.