Аньес Дезарт - Съешь меня

Али привез мне подарок. Приехал с большим опозданием. Я уже думала, не приедет. Застеснялся, думала я. Али появился с большим свертком в газетной бумаге. На губах загадочная улыбка.

— Можно развернуть?

— Только осторожно.

Он передал мне большой и очень легкий сверток. Что же это такое — невесомое, боится ударов и формой похоже на шар? Загадка. Али посоветовал мне присесть где-нибудь в уголке и тогда уже развернуть. Мы устроились за стойкой. Присев на корточки, обменивались взглядами сообщников. Меня спрашивали: «Мириам! Куда девать пустые бутылки?.. Мириам, а хлеб еще есть?.. Мириам, куда ты дела штопор?..» Я не отвечала. Лист за листом я разворачивала подарок и наконец увидела огромный шар невиданной белизны. На ощупь бархатистый, как круглый детский животик. Я боязливо нажала на него пальцем — мягкий и упругий. Пахнет лесом. Я внимательно осмотрела этот рожденный белоснежной пеной пузырь, ища на нем трещинку, морщинку. Не нашла, само совершенство.

— Не иначе для гадания, — сказала я. — Будем гадать о будущем?

Али расхохотался.

— Это гриб, — объяснил он, — из породы дождевиков.

Я не поверила. Никогда в жизни я не видела круглых грибов такой безупречной белизны.

— У грибов есть ножки, — заявил очнувшийся во мне миколог.

Али бережно перевернул шар и показал мне едва обозначенное темное пятнышко.

— Вот его ножка.

— Смеешься!

— Нет. Гриб называется гигантская порховка. Его можно есть.

— Где ты его нашел?

— У себя в саду.

— Вкусный?

— Необыкновенно. Нарежешь его ломтиками, как… ромштекс, и запечешь в духовке в оливковом масле.

— Неужели он рос у тебя в саду?

Али кивнул. Нашел и сразу подумал о тебе, сказал он. Подумал, что это как будто лицо, только без глаз, носа, ушей, рта. Лицо души. И подумал, тебе понравится, и ты захочешь увидеть наши места. Ты же любопытная. Всегда задаешь кучу вопросов. Но вообще-то, конечно, он может предсказать и будущее.

— А как? — спросила я.

— Будущее для нас полная неизвестность, нам легко от него отказаться, а вот если поверим…

Я спросила:

— А бывают такие же, но поменьше?

— Самые разные бывают.

— А как они получаются?

Али пожал плечами. Природа, она щедрая. Чего только не производит. Любых форм, любых размеров.

— А зачем?

— Чтобы уцелеть. Из предусмотрительности.

Он стал мне рассказывать о разных сортах черной смородины, о ржавых пятнах на грушах, о чувстве юмора у коров, о храбрости зайцев. О тропинках, о тени, о вымоинах и подземных ручейках, траве, острее ножа, и травинках, на которых свистят, о барвинке, о львином зеве. Он описывал их с такой точностью, без всякой лирики, словно мы должны были с ним немедленно составить топографическую карту и ботанический атлас.

Я поглаживала белый шар, такой нежный, такой бархатистый, и не мешала его таинственным посланиям проникать через пальцы в мое нутро. Али прикрыл ладонью мою руку. Я любовалась восхитительной смуглостью его кожи, смотрела на свою, очень бледную, и на белую поверхность шара. На Али я не отваживалась посмотреть. Хотела, чтобы волшебный молочно-белый бархатистый шар перенес нас далеко-далеко отсюда, туда, где смыслом жизни становится благое желание просто жить.

— Пойдем, — позвал меня Али.

— Пойдем.

Я предупредила Барбару, что ухожу.

— Вернусь послезавтра, — сказала я.

Попросила проститься с гостями вместо меня, извинилась перед ней, поручила объяснить все Бену. Я торопливо бормотала, а она меня доброжелательно слушала.

— Не опасайтесь, никакой неловкости не случится, — успокоила она меня, — наши гости успели отменно нагрузиться.

Я оставила «У меня», вышла через боковую дверь, прижимая к себе полную луну. На улице принялась про себя подсчитывать: семьдесят стульев, две скамьи, двадцать столов, шесть плит, два холодильника… Я должна была точно знать, что бросаю. Перечислив, почувствовала весомое облегчение, а иначе было трудно идти вперед. Слишком громко колотилось сердце. Кровь стучала в виски. Коленки дрожали. Меня колотило. Мне было так страшно! Как никогда еще в жизни. Быстрее бы потерять все. Остаться нищей. Пусть ничего не будет, и тогда не надо бояться, что лишат, обворуют, ограбят. Вдруг внезапно все стало мне очень дорого. Пробудилось множество воспоминаний. «Не покидай меня!» — молило прошлое. «Не бросай нас», — умоляли всплывающие картины. Со мной беседовало само время, оно меня отчитывало. Время наплывало, но я отгораживалась от него завещанием. После описи вещей настал черед сделать опись людей. Будто монетки для игрового автомата, я складывала столбиками лица, они сталкивались носами, ушами, щеками и громыхали, как жестяные. «Не бросай нас!» — вопили рты, боясь кануть во тьму забвения. «Я о вас не забуду, — говорила им я. — Я ничего не забываю». Я вас считаю, собираю в одно место, раскладываю по порядку, чтобы лучше рассмотреть. Ничего не имею против вас. Подвожу итог. Не делаю выводов. Собираю силы для приступа. Хочу понять, удастся ли мне построить лестницу, чтобы добраться до собственного неба и повесить там свою луну, если всех вас собрать, положить одно на другое, как кирпичи. Людям я говорю — вы будете несущими конструкциями, вещам — вы будете ступеньками. Строить нужно немедленно. Я должна быть на высоте. Но как это осуществить? Выкинуть весь мусор моей жизни, смешав его с последними достижениями, которые встали мне так дорого, а потом карабкаться вверх? Но у меня не осталось ни капли крови, ни капли пота. Я выдохлась. Работает только маятник, бесстрастная медная тарелка качается туда и сюда, справа налево, слева направо, угрожающе отсчитывает секунды, твердит: пора! Пора!