Аньес Дезарт - Съешь меня

Поначалу я просто бродила по городу: чемоданчик, гостиницы, светящиеся неоном, топтание перед закрытыми дверями друзей, они и не знали, что я стою у порога, ловя звук их шагов по коридору; да, я боялась встретиться с ними взглядом, убежала бы, если б они выглянули наружу. Жгучий стыд за себя, за свой поступок сковывал меня по рукам и ногам. Я угодила в ловушку. Мне нужно было найти работу. Муж, а он был и моим работодателем, больше не желал меня видеть. Я заходила в маленькие магазинчики, надеясь, что у меня хватит мужества спросить, не нужна ли тут продавщица, но чемоданчик, который неизменно был при мне, вводил всех в заблуждение, меня принимали за туристку, ко мне обращались по-английски. Я не решалась возразить. Я застывала перед объявлениями агентств по найму: секретаршей с двумя языками — смогла бы; слесарем — нет, слесарить я не умею; управляющим — тоже не могу; патронажной медсестрой — кто его знает… Я не переступила порога ни одного из агентств. Мысль о составлении своего резюме внушала мне смертельный ужас. Я не могла ответить положительно ни на один вопрос. Не хотела, чтобы со мной беседовали. Не могла смотреть людям в глаза. Теперь-то я знаю, что и тогда были на свете люди, к которым я могла обратиться, они бы приняли меня без осуждения. Но память о моем позоре отгораживала меня от тех, кто мог бы мне помочь. И вот я бродила по городу. С утра до ночи, сбивая ноги, с тошнотой и головокружением от голода и недосыпа. Дни цеплялись друг за друга, одинаковые, неразличимые. Я не знаю, когда отказалась от поисков работы. Согласилась на бесконечное бесцельное блужданье. Я обходила стороной квартал, где недавно жила. Я вглядывалась в подростков. У меня больно сжималось сердце при виде их веселых лиц.

Как-то во второй половине дня, когда небо казалось особенно грозным — тяжелые лиловые тучи, желтый свет, близящиеся сумерки, — я брела по разбитой мостовой извилистой улочки, что петляла между нескладных домов. Дома стремились друг к другу, почти не оставляя уличного пространства, и казалось, им хочется поделиться какой-то новостью. И вдруг просвет — пустырь, похожий на лужайку, и на пустыре небольшой цирковой шатер с гирляндой разноцветных лампочек. Я замерзла, мне хотелось хлеба, ну и зрелищ, конечно, тоже. Не помню, заплатила ли я за билет. На расшатанных скамьях сидели одни малыши. И еще несколько старушек. Представление началось. Все глаза устремились к дорожке в центре арены, по которой ходил на задних лапках пудель. А вот кот все время лазил по клоуну и ни разу не спустился на землю, сидел у него на голове, спускался на плечи, карабкался по ногам в широких штанинах, преодолевая силу тяготения. Бродяга вроде меня, помещенный в ограниченное пространство, питающий иллюзию, будто оторвался от земли. Детишки хохотали, глядя на пуделя, он был наряжен в костюм, аккуратно переступал лапками и вдруг останавливался перед каким-нибудь малышом, сердито смотрел на него и семенил обратно. Следующий номер исполняли две девушки-акробатки, эластичные, словно гуттаперчевые, они ходили на руках, изгибались и выворачивались, нарушая все законы анатомии, и в какой-то миг зрители уже не сомневались, что руки — это ноги, а головы могут отделиться от шеи и оказаться на животе. Не переставая улыбаться, они перетекали из одной сложной фигуры в другую, поднимали себя на руке, распластывались на арене, становясь невидимыми, и вновь появлялись, неожиданно резко подпрыгнув. Я хлопала им от души и впервые после долгого-долгого перерыва что-то ощутила. Трудно сказать, что именно. Скорее всего, удивление. После девушек на арене появился мужчина, которого мне вскоре предстояло называть хозяином, он стоял на лошади, курил трубку, читал газету, а лошадь мчалась галопом. Он обходился без поводьев и хлыста, ложился, садился, вставал, ни на секунду не терял равновесия и в конце номера так хорошо изобразил крепкий сон, что я поверила, будто он действительно заснул на спине у лошади. Он открыл глаза, и мы встретились взглядом. Не знаю, как получилось, что он меня заметил, и заметил ли вообще, потому что сидел задом наперед и вертел головой так, что ей ничего не стоило пойти кругом. И все-таки всякий раз, когда он проезжал мимо, он находил меня глазами. И когда кланялся публике, тоже смотрел на меня, и мне даже показалось, что он мне подмигнул.

Представление закончилось, а сил подняться у меня не было. Мне хотелось остаться здесь, пусть выгоняют, если хотят. Я любовалась ими всеми — девушками-змеями, человеком-кентавром, клоуном и котом, канатоходцами, летающими, как перышко, акробатами на трапеции, жонглерами в костюмах футболистов, человеком-пауком. Я — неверная жена, я — порочная женщина, я — развратница, совращающая младенцев; искренне восхищалась всеми и чувствовала себя частью труппы.