Аньес Дезарт - Съешь меня

— Знаешь, я совсем тебя не слушала.

Во избежание недоразумений лучше признаться сразу. Лишь бы не оказалось, что он сообщил мне о смерти невесты, потере работы или неизлечимой болезни. Я не на шутку испугалась, что так оно и было. Но брат в ответ лучезарно улыбнулся:

— Ничего страшного. Могу кратко пересказать содержание своей выдающейся речи. Во-первых, я говорил о новой гимнастике, которую делаю по утрам. Во-вторых, о том, как обнаружил это очаровательное заведение. Тебе здесь нравится?

— Где?

— В ресторане.

Он обвел все вокруг широким плавным жестом с таким скромным видом, будто весь зал, столики, официанты и даже гости принадлежали ему издавна и по праву.

— Меня здесь все унижает, — выпалила я, не успев сдержаться.

Какой оскорбительный непонятный ответ!

Однако Шарль по-прежнему улыбался. Он ничуть не обиделся. Он смотрел на меня с любопытством. Он хотел понять, чем меня унизил ресторан. Может быть, все дело в нашем еврейском происхождении? Или мои взгляды резко полевели с тех пор, как мы виделись в последний раз? Или мне не понравился салат?

Я объяснила, что чувствую себя полной идиоткой, потому что… Черт! О чем тут спрашивать? Он что, забыл? Я тоже открыла ресторан! Тружусь с утра до ночи, света белого не вижу. Весь день стою, мешаю соусы, так что спину ломит и руки отваливаются. А ничего оригинального придумать не могу, и стиля нет. Официантка из меня никудышная. Сноровки не хватает: я все опрокидываю, путаю, двигаюсь как черепаха, даже когда спешу. Не умею разговаривать с посетителями, непринужденно болтать, острить. И освещение паршивое: две неоновые лампы в глубине зала и еще два громадных оранжевых абажура — в первый день они мне нравились, но потом я их возненавидела всей душой. И я прекрасно понимаю, что ничего не смыслю в ресторанах, что это особое искусство, профессия, а я неуч, отсюда и чувство унижения. У меня вообще ни знаний, ни умений, я неудачница, дура набитая, жалкая собачонка. Лучше бы мне исчезнуть, провалиться…

Я удержалась и голос не повысила, но справиться со слезами не смогла. Я расплакалась именно в тот момент, когда к нам подошел официант, красивый юный брюнет с длиннющими ресницами, и переменил тарелки.

— Спасибо, — сказал Шарль. — У вас все так вкусно!

Брат выглядел растроганным, поблагодарил проникновенно, и можно было подумать, будто я плачу от умиления, ведь все так вкусно! Без лишних слов он сместил акценты, и мои слезы выглядели теперь слезами возвышенного эстетического наслаждения. Низкая истина завуалирована, неловкости как не бывало. Юноша сочувственно мне улыбнулся. Он разделял мой глубинный непередаваемый восторг, во всяком случае, думал, что разделяет. Острота салата и кислинка уксуса — какая гармония! Наверное, относя тарелки, он сказал шеф-повару, что его искусство заставило рыдать очередную посетительницу. А тот с особым чувством наточил огромный нож — в широком лезвии отразились плотоядные красные губы — и вонзил его в нежный сочный телячий бок, чтобы поощрить меня отбивной.

Мне стало стыдно, что я раскисла при Шарле. Я хотела быть сильной, благоразумной, волевой. И внутренне взывала к утерянному философскому трактату, бодрому и трезвому: старайтесь внушать окружающим уважение, а не сочувствие и жалость. Слезы мгновенно высохли. Я гордо расправила плечи, глянула на брата, и мы так и покатились со смеху:

— Ты способна выкинуть что угодно, вот за это я тебя и люблю!

— В смысле? — Я вмиг посерьезнела.

— Когда ты говорила про ресторан, мне и в голову не пришло, что ты серьезно.

— То есть, по-твоему, я несерьезный человек?

— Ну что ты!

— Я ведь и обидеться могу.

— Не обижайся. Ты же действительно владелица ресторана. Я был не прав. Ты права. Один — ноль в твою пользу.

— Зачем же ты привел меня сюда?

— Чтоб ты убедилась, какой я зануда. Будь у меня ресторан, он походил бы на этот. А твой, я уверен, совсем другой. Твой не такой, как все остальные. Не понимаю, отчего я уродился посредственностью, а ты — яркой индивидуальностью?

— Неужели завидуешь?

— Не завидую. Я не смог бы жить, как ты.

— Я и сама не могу так жить.

Шарль сокрушенно покачал головой. А я подумала, что жить, как живет брат, мне тоже не хотелось бы. В первый раз он женился на своей сокурснице, положительной, но не слишком красивой девушке. Они родили двоих детей, пышущих красотой и здоровьем, воспитывали их по всем правилам: приучали к спорту, вели с ними долгие доверительные беседы, возили на выходные за город. Потом Шарль бросил жену: она была по-прежнему невзрачна, к тому же психоаналитик намекнул ему, что она во всех смыслах тормозит его развитие. Нашел себе другую, помоложе и покрасивее; теперь мучает ее, не разрешает завести ребенка. И все это время он зарабатывает кучу денег, чтобы хватало на жизнь, чтобы можно было угостить сестру, и, подозреваю, не только сестру, великолепным ужином в таком вот роскошном ресторане. Я бы так не смогла. Я пробовала. Что-то мешает. Меня сдувает ветром. Уносит встречным течением. Да, мой брат — парусник, а я пакетбот, но у меня слишком узкий киль, слишком подвижный руль. Чуть тронешь, мигом окажешься за тысячу миль от места назначения. Я маленький корабль, но меня тянет в большое плавание. Вблизи порта, вместо того чтобы встать на рейд, я дрейфую и лечу прямо к дамбе, рискуя разбиться вдребезги. Без бурь и ураганов я доплыла до полного крушения. Да, я заметила, как отчаянно мне сигналил маяк где-то там, вдали. И в ответ на предупреждение ответила: «Да-да, понимаю, останутся одни щепки». Увы, было слишком поздно.