Род Лиддл - Тебе не пара

И… сожги эту заумную книгу по белой магии и колдовству, мать — ну какая из тебя ведьма…

До этого момента мама слушала молча, широко раскрыв глаза, а тут разразилась протестами: «Эмили, милая, у меня же диплом высшей жрицы Аваллона…»

Тогда я отхожу от нее, вскидываю руки и визжу: О ГОСПОДИ ПОМИЛУЙ, потом, метнувшись назад, ору с перекошенным лицом, а это еще что такое, этот дурацкий пятиугольник вот тут, да выкинь ты его, мать, на кой он тебе сдался, а то великому рогатому богу Пану, тому, кто козлоног, блин, и со свирелью, блин, больше делать, блин, нечего, только откликаться на призывы какой-то офигевшей бабки ненормальной, в палатке посреди равнины Солсбери… и свечи выкинь, кричу я на нее, от них воняет… вот это все сделай для начала, а тогда… тогда… совсем я сорвалась, совсем, всегда так происходит, это, наверно, ежегодное изгнание нечистой силы, и вот выкрикиваю я все эти оскорбления, рву на кусочки ее жизнь, как вдруг полог распахивается и в палатку входит мальчишка, на вид лет восьми или девяти, лицо для прикола вымазано красным, нечто вроде восточной боевой раскраски, на мальчишке продранная баскетбольная майка, грязные синие джинсы и кроссовки, он пересекает комнату и что-то спрашивает у мамы, а я уже закончила свою тираду и смотрю на него более внимательно, он же в это время меня как будто бы только заметил, на лице у него появляется легкое удивление, всего-навсего легкое удивление, что тут особенного, он, в общем, вовсе не обалдел, только чуть улыбается мне, склонив голову набок, я бы это выражение узнала, даже если бы никогда его прежде не видела, и говорит мне: «О, привет, мам».

Напряженная атмосфера, которая, как я, наверное, уже упоминала, прочно воцарилась к этому моменту в вигваме, еще слегка, скажем так, накаляется.

Какое-то мгновение я не могу пошевелиться, ног как бы нет, а в желудке ощущение ужасной легкости, словно там пена. Стоит неловкая тишина, мама смотрит на меня, подняв брови, кивая головой, словно говоря, ага, ну что же ты, давай, нападай дальше, у тебя на это есть полное моральное право, а как же. Я смотрю на мальчишку в его боевой раскраске, грязного… но волосы те же, небрежно подстриженные, падают ему на глаза, и стоит он так же, как обычно, когда смущается (угу, сейчас, похоже, как раз такой момент), немного сутулясь, у меня такая же привычка, и я, не найдя, что сказать, делаю глубокий вдох, а голос выходит тонкий такой, надтреснутый.

— Здравствуй, Джек, — все, что мне удается выдавить.

Мама вроде как шмыгает носом и говорит, ну что, Эмили, давненько не виделись, а?

Мои ноги по-прежнему где-то далеко, от них никакого проку, а я стою тут, улыбаюсь этому ребенку. Ну да, четыре года — долгий срок, она права, очень долгий срок в жизни мальчишки. Правда, на Джека, кажется, это подействовало меньше, чем на всех нас.

— Спасибо за подарок, мам. Я тебе хотел написать, но…

Его голос сходит на нет, он пожимает плечами и улыбается. Я ему футболку послала на день рождения, еще в ноябре. Двенадцатого ноября, если точнее. Он как раз футболом начинал увлекаться всерьез. За «Манчестер Юнайтед», в общем, болеет.

— Не за что, Джек, — говорю я, стараясь изо всех сил сохранить контроль над ситуацией и чувствуя, как сердце колотится все сильнее и сильнее, — тебе и не надо было ничего писать. А что ты тут делаешь?

Он широко так ухмыляется.

— Прабабка совсем чокнулась, ее забрали! — Джек строит рожу, которая, по-видимому, должна обозначать старческое слабоумие: челюсть отвисла, по подбородку течет слюна.

— Не совсем так, молодой человек, — говорит мама и добавляет в мой адрес: — Устала она, вот и все. Я думаю, просто почувствовала, что с нее хватит, и легла вроде как в дом отдыха на три недели. Вернется в следующий понедельник. Знаешь, время-то идет, ей ведь уже восемьдесят три. Говорила мне, когда Джека привезла, что ей тут привиделось, как на нее и Джек своих детей нагрузит, и конца этому не будет, помереть и то не дадут.

— Представить себе не могу, чтоб она умерла, — бормочу я. — Ну, знаешь, она ведь такая сильная на вид.

И тут вдруг мы с мамой оказываемся заодно — два человека, объединенные общим опытом, внесшие важный, долгосрочный вклад в искусство быть родителями.

Короче, тут Джек поворачивается к маме и говорит, можно, он к камням сходит, а мама отвечает, ага, конечно, только не лазь на них, он говорит, ясен день, бросает мне пока и поворачивается уходить, но я говорю, эй, Джек, а как же маму обнять, и он останавливается, смотрит на свою бабушку, потом снова на меня, подходит, и внезапно у меня в руках — такой кисловато попахивающий мешок, кожа да кости, комок этот, в который и поверить-то трудно, большой уже мальчик, подержавшись за него секунду, я чувствую, как он напрягается от сопротивления, отпускаю, он раз — и выметается.