Род Лиддл - Тебе не пара

— Ничего не выйдет, Мартин, уясни себе это раз и навсегда. Поразвлекся и хватит, отвали.

Прием этот как будто бы срабатывает. Он бесшумно поднимается, вытирая лицо тыльной стороной ладони, поворачивается и выходит из кабинки. Люси, крутнувшись назад к экрану, пытается сосредоточиться на мертвых швейцарцах и горящих зданиях, но за спиной опять раздается ох до чего же знакомый голос:

— С меня хватит, Люси. Так жить дальше невозможно. Живым ты меня больше не увидишь.

Ее тошнит от этой мелодрамы, от его эгоизма. Она смотрит по ТВ мини-репортаж о семье, где четверо из пяти погибли в самолете, а оставшийся в живых семилетний мальчик ждет в аэропорту. Она видит непонимание на его лице, пропасть между осознанием того, что произошло, и оценкой того, что с ним теперь будет; видит суетящихся вокруг него напуганных дядю с тетей и жутковатых сотрудников службы доверия, уже неумолимо и зловеще приближающихся к нему.

Не поворачиваясь на этот раз, Люси отвечает:

— Да что ты? Это будет потеря мирового масштаба.

Да, он поразвлекся, тут она права на все сто. Ковыляя обратно в свой кабинет, побольше размером, но ненамного, он вспоминает свои ночные возвращения домой, к жене, под утро, часа в четыре, безмолвное раздевание в углу, трусы, а иногда и брюки, еще влажные от спермы (настоящий половой акт со введением Люси запрещала, это было как бы негласно обещано после его окончательного ухода от жены), ее вкус и запах, приставшие к его пальцам, и то, как он забирался в постель, чуть ли не вдвое сложившись от чувства вины и возбуждения. И то, как лежал там, не в состоянии заснуть, пока жена ворочалась и льнула к нему, давая почувствовать свое презрение и безнадежное желание. Конечно, поразвлекся, и еще хочется. Как ему жить дальше без такого накала страстей?

Прямо перед дверью он сталкивается с продюсером, который шпарит, как ненормальный, обратно в отдел новостей. Молодой, аккуратно подстриженный шатен с безупречной кожей, в оттеняющих светло-серый пиджак очках. В спешке он не сразу замечает расхристанное, зареванное состояние Демпси.

— Это не Осама! Говорят, ошибка пилота, только что сообщили…

Демпси глядит на него, как на безумца.

— Какого еще пилота?

Лицо молодого человека моментально расплывается в ухмылке до ушей. Похлопывая Демпси по руке, он говорит:

— Ничего, Мартин, проехали, — и убегает по направлению к одной из студий.

Демпси вваливается к себе в дверь и тянется за «Столичной»; в бутылке пусто. Усевшись за компьютер, он пытается понять, с каких таких пор начались эти насмешки, когда это к нему впервые стали относиться с благодушным презрением и кто это дал такое указание. То, что поначалу нравилось в нем Люси — его возраст, жена и дети, его изначальная беззаботность, — все работает теперь против него в этой загнивающей конторе, где полно молодых да ранних.

Он вспоминает про самолет. A-а, ну да. Ошибка пилота.

Нет, серьезно: ошибка пилота?

Рейс, направлявшийся в Денпасар, не смог даже из Цюриха выбраться. Рассчитанный на низкорослых, худощавых индонезийцев, бедняга самолет оказался битком набит откормленными, самодовольными швейцарскими курортниками. Они ехали в пекло Нуса Дуа или Санура объедаться венскими шницелями в деревянных ресторанчиках, белых от распыленного искусственного снега, где выряженные в идиотские кожаные штаны крошечные балийские официанты потчевали бы их гевюрцтраминером и рислингом. Ошибка пилота — вы что, серьезно? Ему слышно, как самолет, разбегаясь по взлетной полосе, стонет под своей ношей, борясь с одышкой, рывком взмывает вверх, а затем, оглянувшись на пассажиров, уже начинающих требовать выпивки и закусок, дважды сотрясается в судорогах. После первой швейцарских отдыхающих охватывает странное молчание и прошибает пот, хотя суть до них пока не доходит; вторая — сильнейшая, фатальная — швыряет Боинг-747 на три блока изысканно прилизанных, предназначенных на съем квартир. За все надо платить.

Он думает про самолет, затем — про то, что надо бы броситься с крыши. Что тут такого? Четыре секунды нарастающего ужаса, руки вытянуты, как у Супермена или у Христа, а следом — микросекунда невообразимой боли. Микросекунда — и все. Переживет как-нибудь. А потом, после этого, ничего — абсолютно ничего. Ведь всем нам в конце концов в темноту.

Он отстукивает Люси короткое сообщение по электронной почте — то самое средство, что, собственно, и питало их отношения. «Я тебя любил», — набирает он и выходит из системы. Лучший за много лет из его оборотов в прошедшем времени.