Грегуар Делакур - Шкатулка желаний

Подходит официантка. Он жестами объясняет, что ему ничего не надо. Как стыдно не уметь объяснить по-английски: я жду свою дочь, мадемуазель, я не очень хорошо себя чувствую, мне страшно, я свалял колоссальную глупость.

Вот и она, красивая и стройная. Он узнает прелесть и трогательную бледность Жослин. Именно такой была Жослин тогда, в лавке мадам Пийяр, во времена, когда он и представить себе не мог, что станет вором и убийцей. Он встает. Надин улыбается, теперь это взрослая женщина, как летит время. У него дрожат руки, он не знает, что делать, но дочка тянется к нему, целует в щеку. Здравствуй, папа. Папа. Тысячу лет он не слышал этого слова. Ему нехорошо. Ему трудно дышать. Он вынужден сесть. С тобой все в порядке? — спрашивает она. Да-да, отвечает он, это все от волнения, я так счастлив, ты такая красивая. Он решается сказать это своей дочери. Она не краснеет. Кажется, она даже делается еще бледнее. В первый раз в жизни ты мне это сказал, папа, говорит она, в первый раз сказал что-то настолько личное. Другая могла бы заплакать, а она — нет, она сильная. Плачет он сам, этот старик. Плачет и цепляется за нее. И вы только послушайте, что он ей говорит! Ты такая красавица, девочка моя, говорит, ты — совсем как твоя мама, совсем как твоя мама. К ним снова направляется официантка, скользит неслышно, будто лебедь по озеру. Надин мягко просит девушку: in a few minutes, please , [45] Через пять минут, пожалуйста (англ.). и по музыке голоса своей оставшейся в живых дочки Жослен понимает, что у него есть шанс с ней поговорить и этот шанс надо использовать сейчас же. И он бросается в воду. Отчаянно.

Я обокрал твою мать. Я предал ее. Я сбежал. Мне стыдно, и я знаю, что слишком поздно устыдился. Я… Я… Он ищет слова. Я… Я… Он ищет — и не находит слов, это так трудно. Скажи мне, что я должен сделать, чтобы заслужить прощение. Помоги мне.

Надин поднимает руку. Все уже закончилось. Приближается официантка. Two large coffees, two pieces of fruit cake; yes madam. [46] Две большие чашки кофе и два куска фруктового торта. — Да, мадам (англ.). Вор ничего не понимает, но ему нравится голос его дочери. Они смотрят друг на дружку. У Надин изменился цвет глаз — наверное, от огорчения. В прежние времена, в Аррасе, у нее были голубые глаза, а теперь они серые — серые, как дождь, серые, как сохнущая мостовая… Она смотрит на отца. Пытается отыскать в этом унылом расплывшемся лице то, что нравилось когда-то ее матери. Пытается найти в нем сходство с итальянским актером, у которого такой звонкий смех и такие белые зубы. Вспоминает красивое лицо, наклонявшееся к ней по вечерам, перед тем, как она засыпала; вспоминает, что у папиных поцелуев был вкус мороженого, ванильного, шоколадного, бананового и крем-брюле, с миндалем и с цукатами. Неужели то прекрасное, что ты пережил, невозвратимо становится безобразным, если человек, украшавший твою жизнь, тебя предал? А ребенок? Неужели чудесный подарок от ребенка становится отвратительным, потому что ребенок вырос и сделался убийцей? Не знаю, папа, говорит Надин, все, что я знаю, — маме плохо, ее мир разрушен.

И когда она пять секунд спустя прибавляет: для меня тоже все рухнуло, он уже знает, что больше ничего не будет. Никогда. Все кончено.

Он протягивает руку, ему хочется в последний раз прикоснуться к щеке дочери, погладить ее, согреться об нее, но оледеневшая рука застывает в воздухе. Странное вышло прощание, и печальное. Надин наконец опускает глаза, и он понимает: она дает ему возможность уйти, избавив от позора, она не станет глядеть ему вслед, глядеть, как он трусливо убегает. Это ее подарок — в ответ на его слова о том, что она красивая.

В поезде, который везет его обратно, он вспоминает слова собственной матери. Ваш муж только что умер на работе от сердечного приступа, сказали ей, и она закричала: он меня бросил, твой отец бросил нас! Вот сволочь, нет, ну что же он за сволочь! А потом, уже после похорон, она узнала, что сердце у мужа разорвалось, когда он со вкусом трахал заведующую складом, бесстыжую разведенку, — и замолчала на всю оставшуюся жизнь. Она загнала слова вглубь, заперла рот на замок, и Жослен еще ребенком понял, что рак от причиненной мужчиной боли разъедает прежде всего душу женщины — не ее тело.

Вернувшись в Брюссель, он пошел в галерею Принцев, где приметил раньше книжный магазин «Тропизмы». [47] Поскольку магазин книжный, назван он явно в честь первой книги французской писательницы, родоначальницы «нового романа» Натали Саррот (1900–1999) «Тропизмы», представлявшей собой серию коротких эскизов и воспоминаний. Само же слово «тропизм» означает движение органов растений в ответ на одностороннее действие света, силы тяжести и других факторов. Он помнил книгу, от которой Жослин иногда отрывалась, чтобы улыбнуться ему. Она была такой красивой за чтением. И казалась счастливой. В магазине он попросил показать ему разные издания «Любви властелина» и выбрал точно такую же книгу, какую читала она. Еще он купил словарь и теперь целыми днями читает, отыскивая в словаре значения непонятных слов. Он хочет найти в книге то, что погружало ее в мечты, что делало ее красивой и что заставляло иногда поднимать на него глаза. Возможно, она видела перед собой Адриана Дема, [48] Адриан Дем — имя недалекого, ленивого и амбициозного чиновника, мужа героини романа А. Коэна «Любовь властелина». и, возможно, в этот момент именно таким его и любила… А ведь всякий мужчина, каким бы ужасным и отталкивающим на самом деле он ни был, воображает себя Властелином и считает себя достойным любви, какая досталась Властелину…