Вячеслав Щепоткин - Крик совы перед концом сезона

Продукты они, конечно, привезли. Но это было очень скудное подобие прежних возможностей. Зато Дмитрий, а скорее Валентина, постарались. На стол выставили большую, едва ль не с тазик, тарелку, полную тёплых ещё котлет. Нестеренко первый ткнул вилкой, откусил и зажмурился. Это была смесь лосятины с дикой свининой.

К дичи шла в меру прихрустывающая на зубах, жареная, с корочкой картошка. Остальное городским было знакомо: три сорта грибов — рыжики, белые и опята; солёные огурцы, квашеная капуста — в порубе и вилках. Из нового — крупный, явно не магазинной формы, кусок сливочного масла светло-золотистого цвета.

— Своя маслобойка? — спросил Савельев, отрезая охотничьим ножом пластик натурального продукта.

— Своя, своя, — сказал Адольф. — У Митрия теперь всё своё. Завели с Валентиной корову… Поросят… Курей и уток стаю… На власть не надеются. Она вон только трындит с утра до ночи, — показал на бубнящий в углу телевизор. — Ну, да ладно. Давайте, ребяты, за встречу. Считай, за год знакомства.

Через некоторое время, сбив первую охотку, стали пить и есть неспешней, словно в какой-то раздумчивости. У городских того радостного волнения, которое они в прежние приезды не могли скрыть и унять, теперь не было. Волков отстранённо жевал солёные рыжики. Нестеренко, зацепив вилкой котлету, долго держал её над своей тарелкой, о чём-то тяжело думая. Савельев, намазав ещё один кусок хлеба домашним маслом, отложил его и стал расстёгивать рубаху.

— Жарко. Сваришься, Андрей, на печке. На ней хорошо спать в мороз. Я знаю. Мне приходилось…

— Опять холода спали, — сказал Адольф. — Раньше в это время мороз деревья рвал… Ночью лежишь — тихо… Он ка-ак рванёт! Только весной поймёшь, какое дерево треснуло…

— Этот год весь какой-то кручёный, — вздохнул Валерка. — Секач, паскуда… Тайга теперь близко не подходит к кабану… издаля работает. Сова…

— Ты говорил, и весной она была, — напомнил красноглазый Николай.

— Была… А где сичас этот… Павел? Который нам про сову рассказывал? Про Горбачёва с отметкой? Где он, Андрей?

— Не знаю, — отчуждённо сказал Нестеренко. — Наверно, с такими, как ты, демократами делит страну.

Он захмурился, сдвинув брови в сплошную чёрную линию. Слова Адольфа о демократах вызвали ярость.

— Почему никого не оказалось рядом? Всего три выстрела и нет паскуд!

Все поняли, о ком почти выкрикнул электрик. В беспокойстве задвигались.

— Чё ж теперь будет? — спросил Адольф. — Может, ещё он вернётся — Советский Союз?

— А зачем он нужен? — выпалил Валерка. — Што с возу упало, то к завхозу попало. Когда-то жили без него. Может, снова проживём.

Нестеренко побледнел. Адольф увидел это, наклонился к сидящему рядом электрику:

— Андрей, тебе похужело?

— Ничё, ничё. Я тут хочу твоему подручному сказать… Который не понимает, што три Существа натворили. У тебя, Валерк, есть дом?

— Есть.

— А дети?

— Трое. Два сына и дочь.

— О-о, какой ты богатый на детей. Теперь представь: пришёл кто-то, ну, председатель сельсовета… детей из дома выгнал, дом распилил бензопилой «Дружба» на три части и сказал: «До меня дошли слухи: вы не ладили друг с другом, спорили иногда. Вот я ваш дом делю. Живите каждый в своём отрезке». «Да как жить?! — спросят дети. — Печка у одного. Погреб у другого. „Двор“ [13] Двор — пристройка к крестьянской избе, где содержался скот, хранилось сено, сельскохозяйственный инвентарь. (Прим. авт.). с коровой у третьей. Не жизнь это будет, а чёрт знает што. Да и спорили мы без драки. Словами иногда… Наши отцы, деды жили вместе. Порознь нам будет плохо…» «Ничего не знаю, — скажет тот. — По моим представлениям вам так будет лучше». А сам промолчит, што интересовало его не спокойствие братьев и сестры. Земля была нужна. Помыкаются люди вокруг распиленного дома и пойдут наниматься к тем, у кого целые дома. Вот так же, примерно, демократ, поступили и с нашим домом. Народы ведь не хотели разъединяться! Ты сам слышал, што Адольф говорил весной, после референдума: три четверти проголосовали за сохранение Советского Союза. Но с помощью таких, как двое наших… и теперь вот ты… бензопилой по живому.

Волков смотрел на товарища и, кажется, сам чувствовал терзающие того страдания. Крупные черты лица ещё сильнее огрубели, выпукло застыли, как складки хромового сапога. Глаза из-под сдвинутых бровей мерцали злым огнём. «А верил: будем стариться плечом к плечу, — подумал учитель об Андрее. — Теперь бы не встретиться всем на узкой тропе».