Вячеслав Щепоткин - Крик совы перед концом сезона

— Если мы проведём тысячекилометровую новую берлинскую стену между нашими народами, — продолжал Лихачёв, — мы станем территорией третьестепенных государств и в политическом, и в военном, а самое главное — в культурном отношении.

Почему наша держава одна из первых в мире? Потому што за ней великая, многонациональная культура. И всё это нам нужно сохранить.

Хотя парламентскую среду в целом Савельев знал неплохо, всё же знакомых больше имел в Верховном Совете СССР. Что было вполне объяснимо. Съезд из двух с лишним тысяч человек собирался время от времени, а Верховный Совет из полутысячи депутатов работал месяцами. Поэтому со многими Виктор был знаком лично. С одними — ещё с их кандидатской поры. С другими — уже в депутатском качестве. Чьи-то готовил статьи. Кого-то запомнил по необычным выступлениям в зале заседаний.

Но было несколько человек, одно лишь упоминание фамилий которых вызывало волнующие ассоциации. Таким был депутат Оболенский. Даже если бы он не удивил страну, смотрящую прямую трансляцию Первого Съезда народных депутатов СССР, выдвижением, в противовес Горбачёву, своей кандидатуры на пост Председателя Верховного Совета, фамилия «Оболенский» и без того была на слуху у миллионов. Со сцен и с экранов телевизоров, из магнитофонов и молодёжных застолий неслись волнующие слова о двух благородных белогвардейских офицерах. Сам Виктор, имея неплохой голос, едва ль не при каждой выпивке подхватывал обязательно кем-нибудь начатую песню:

В этой песне, написанной кем-то из молодых советских авторов и быстро ставшей народной, каждый эстрадно-магнитофонный исполнитель немного менял отдельные слова. Но один куплет не трогали. Видимо, не поднималась рука:

«Какие люди! Какие сыны Отечества!» — мысленно повторял Виктор, каждый раз судорожно глотая комок в горле. Поэтому возникающая при каких-нибудь обстоятельствах фамилия депутата, всегда вызывала у Савельева ассоциации с чем-то надёжным и порядочным, хотя в жизни, как он понимал, воображаемое не всегда соответствует реальному.

Когда председательствующий Горбачёв объявил выступление Оболенского, у Савельева приподнялось настроение: «Ну, этот вряд ли поддержит развал Союза».

Оболенский начал с резкой критики председателей обеих палат Верховного Совета. Он сказал, что эти люди «предали возглавляемые ими палаты», позволив появиться заявлению, где намечено «сформировать неконституционные органы власти». Под аплодисменты депутатов воскликнул:

— Может быть, хватит относиться к Конституции, как к публичной девке, приспосабливая её к утехам нового царедворца? Должна же быть в обществе основа стабильности и правопорядка! Именно с насилия над законной властью начинались все гражданские войны, в том числе и наша, которая началась с разгона Учредительного собрания.

Однако, когда он предложил сместить Горбачёва с должности Президента СССР и в трёхмесячный срок провести всенародные выборы нового президента, в зале не раздалось ни единого хлопка. Люди замерли, словно парализованные. Даже стоя на краю обрыва, к которому привёл их этот велеречивый, проигравший страну человек, они не решались отказаться от него, столкнуть в пропасть истории, а продолжали надеяться на озарение вождя, как немцы в атакуемом рейхстаге — на появление «чудо-оружия».

Тем не менее, выступление Оболенского создавало серьёзную угрозу. Отвергая разрушительный документ, кое-кто также мог повернуть к ответственности главного автора. «Сейчас станут отмывать пятнистого», — подумал Савельев. И действительно, вскоре от одного из стоящих в зале микрофонов полилась липкая, как сахарный сироп, хвалебная речь о Горбачёве. Туркменский представитель призывал «не бросать камни в нашего лидера Михаила Сергеевича», «оградить его от незаслуженных обвинений» и дать «успешно работать на благо страны».

Похожие, явно организованные «вставки» прозвучали ещё в нескольких выступлениях. Наконец, «отметился» и сам Горбачёв. Закрывая первый день заседаний, он объявил:

— Поступила записка от депутатской группы о том, что народный депутат Оболенский выступал не от группы, а от себя лично.