Вячеслав Щепоткин - Крик совы перед концом сезона

Весь вечер Волков то и дело успокаивал жену. Наталья на какое-то время забывалась, иногда даже улыбка вспыхивала на красивом лице, но потом опять хмурилась, аккуратно промакивала накрашенные глаза.

— Ну, чево ты принимаешь всё это так близко к сердцу? — удивлялся Владимир. Брал её руку, трепал пальцами жены свои усы, обнимал за плечо. — А то ты не знала, как они работают.

— Но не так же внаглую, Володя! Не было никакой демонстрации демократов на Октябрьской площади! Си-эн-эн показала давно отснятые кадры. Год назад там был митинг. А его выдали за протест против ГКЧП 19 августа.

— Да пошли они к чёрту — и американцы со своей брехнёй, и наши заговорщики! Не было демонстрации на Октябрьской, значит, надо было орать об этом на весь мир. Показать, сколько их было сначала возле Белого дома. Я своими глазами видел. Посчитал. Да и ты снимала.

— Снимала. Но не дали. Зато сиэнэновские кадры крутили по всему миру. В Москве тоже смотрели. И шли к Белому дому. Сопротивление создали искусственно. Из сотен стали расти тысячи.

— Вот поэтому, Ташка, «чрезвычайники» — ослы. Я не журналист, не идеолог, а сообразил бы, как информационно раздавить ельцинистов. Митинг рабочих в Москве… На одном… другом заводе. Показать по телевизору. Да не короткие сюжеты, а подробно… Пустить демонстрацию сторонников. Направить колонны к Белому дому…

— Драка же была бы! Там к вечеру — половина пьяных. Кооператоры бесплатно раздавали водку. Привозили на машинах.

— Вот и пусть, — жёстко заявил Волков. — У них плакаты: «Долой советскую власть!», а мы бы их по башке транспарантами: «За Советский Союз!».

— Ты-то с какой стати? — улыбнулась Наталья.

— Позвали бы — пошёл. Понимаешь, страну надо было поднять. А они, рыбьи морды, «лебедей» крутили. Теперь, видишь, што начинается. Да успокойся ты! Лишний раз будем знать, што такое информационная война. Мы к ней оказались не готовы.

В это время зазвонил телефон. Наталья, думая, что звонят ей, взяла трубку.

— Володя! — закричал кто-то в трубке. Наталья протянула трубку мужу.

— Володя! Привет! Я тебе звонил девятнадцатого. И потом звонил. Все дни…

— Я не был дома, Паша, — сдержанно сказал Волков.

— Ты помнишь сову? Ну, зимой кричала! Володя! Конец советской власти! Я говорил вам: вещая птица. Всё кончено! Советский строй кончился! Социализму конец!

— Чему радуешься, дурак? — рявкнул Волков. — Думаешь, тебе от этого будет лучше?

На другом конце провода почувствовалось замешательство — Слепцов растерянно засопел. Он никогда не слышал учителя таким грубым.

— Я думаю, всем будет лучше, — осаженно проговорил Павел. — Зря што ли мы стояли под дождём перед танками? Ребята погибли… Трое… Ты видел похороны? Мы с Серёжей Карабановым были на них…

— Не видел. Зато смотрел по телевизору, как нападали на боевые машины десанта. По глупости погибли ребята. Жалко их. Экипаж теперь затаскают… А его благодарить надо, што не устроил кровавой каши.

— Ты о чём говоришь, Франк? Они — герои! Горбачёв дал каждому Героя Советского Союза! Как сказал… не помню кто… на митинге сказали… их подвиг будут помнить вечно. И я согласен с этим. А ты не в ту степь идёшь. Вроде моего отца.

— Я бы гордился идти с ним. Хорошая компания.

— Чем гордиться? Он всё видит в мрачном свете. Оправдывает нашу фамилию. Жалеет, што путч провалился.

— Жалеют многие. Особенно сейчас, когда началась вся эта вакханалия. Но молчат. А твой отец — смелый человек.

— Ты его не знаешь. Он изменился… Неузнаваемый стал.

— Это ты, Пашка, изменился. За личные обиды хочешь всему свету отомстить. Теперь отрекаешься от отца. А он, я думаю, лучше нас с тобой видит, кто победил и кто проиграл.

Волков с удивлением слушал Слепцова. Что произошло у Павла с отцом? Даже сквозь всегдашнюю скрытность экономиста товарищи чувствовали, как тот почтительно относится к отцу, как дорожат его мнением. Должно было случиться что-то необычное, чтобы так переменилось отношение.

А произошло, по мнению Павла, действительно, из ряда вон выходящее. Во время одной перепалки, которые стали в последние дни особенно накалёнными, отец сказал, что ради спасения жизни миллионов людей мог бы пожертвовать жизнью даже близкого человека.

— Моей што ль? — спросил Павел, замерев от догадки. Перед тем Василий Павлович жёстко растолковывал сыну о последствиях для страны провала ГКЧП, поносил организаторов этого, как он сказал, «мероприятия», теряя самообладание, ругал Горбачёва, который объявил членов Комитета самозванцами и преступниками, лишившими его связи с миром и страной.