Вячеслав Щепоткин - Крик совы перед концом сезона

Больше она читать не могла. На столе у главного лежали свежие высказывания Коротича о Советской власти. «Петроградский переворот 1917 года был прежде всего катастрофой моральной. Именно аморальность системы привела к тому, что живём мы так плохо». «Система была порочная, нежизнеспособная, бандитская. Надо было всё это к чертям завалить».

«Што ж это за люди?» — думала Волкова о Коротиче, своём Янкине и других главных редакторах, про которых ей в минуты доверительности рассказывал Грегор Викторович, рассчитывая тем самым приблизить к себе недоступную женщину. Называют нашу профессию второй древнейшей. Второй — после проституции. Да проститутки — святые, по сравнению с ними! Те растлевают единицы. А эти — миллионы. Причём растлевают души. Им Гласность — это возможность мстить. И они, как все рабы, перейдя к другому хозяину, мстят тому прежнему, перед которым готовы были ползать в пыли, даже если он не требовал этого.

Они снова хотят быть впереди. Впереди всех, кто топчет слабеющее тело вчерашней политической любовницы. Состязаются друг с другом, кто нанесёт увесистей удар, кто смачней плюнет в лицо, которое недавно воспевали и называли самым красивым. «Мы обязаны знать об этом и помнить: в Советском Союзе воплотились мечты всех трудящихся на земле», — читала Волкова подчёркнутые Янкиным слова Коротича. Теперь разоблачения «мечты» стали главным жанром издания, которым руководил вчерашний холуй, сегодняшний герой и завтрашний трус. Спустя несколько дней после ГКЧП решением журналистского собрания «Огонька» Виталий Коротич будет смещён с поста главного редактора с формулировкой: «За трусость, непорядочность и аморальное поведение».

Но это будет через два с лишним месяца после той «планёрки», где Волкова отказалась писать об идее провозглашения Сибирской республики. А пока она слушала фальшивый пафос Кульбицкого о Гласности и вспоминала недавний конфликт с ним на предыдущей «летучке».

Тогда обозревателем очередного вышедшего номера была Вероника Альбан. Что-то слегка погладила против шерсти, но больше — хвалила. Все знали: критиковать опубликованный материал означало вступать в небезопасный спор с ответственным секретарём, который этот материал отбирал для номера, а то и с самим Янкиным, мимо кого не проходила ни одна даже маленькая заметка.

Когда Альбан закончила, Кульбицкий, который всегда вёл «летучки», оглядел журналистский коллектив.

— Кто хочет добавить? У кого какое мнение?

Обычно выступали ещё два-три человека. В основном, добавляя розового цвета в уже облитые такой же краской материалы. Предпоследнее слово говорил ответственный секретарь: по редакционной иерархии — начальник штаба. Последнее — оставалось за главным.

В номере, который оценивала Альбан, напечатали большую статью зарубежного автора. Судя по сноске, это был недавно уехавший в Штаты советский гражданин. Он писал о том, что промышленность СССР всегда была неконкурентоспособна по сравнению с иностранной, и приводил разные примеры. Волковой позвонил давний её автор, профессор-экономист, и с возмущением заявил: «Наталья Дмитриевна! Я знаю, што в вашей газете, как в „Огоньке“ и в „Литературке“, специально надевают закопчённые очки, когда глядят на советскую жизнь. Но я не думал, што, пользуясь Гласностью, можно так фантастически лгать…»

— Я хочу добавить, Илья Семёнович, — подняла руку Волкова. — По поводу статьи Лопатникова.

— Да, да. Хорошая статья. Он мне её прислал, и мы сразу поставили в номер.

— Статья не просто плохая. Она лживая. Такими материалами мы отбиваем у читателей возможность верить нам.

В небольшом конференц-зале стало так тихо, что люди вздрогнули от скрипа стула под кем-то.

— У меня здесь заключения разных специалистов, — показала Волкова папку. — По каждому факту — несколько экспертных оценок. Я их не собирала. Мне их принесли. Штобы не задерживать товарищей, скажу только о нескольких примерах. Лопатников пишет: качество советских тракторов настолько плохое, што среднее время их работы до первого ремонта — 40 минут. Специалисты на цифрах показывают, што это полная чушь. Мы экспортируем в год до 40 тысяч тракторов. Разве какой-нибудь дурак стал бы покупать такие трактора, когда есть много других предложений?

Дальше. Он говорит: «Абсурд плановой экономики виден даже в том, што в СССР — невероятный избыток тракторов. Реальная потребность сельского хозяйства в три-четыре раза меньше». Но вот как выглядит действительность. На каждую тысячу гектаров пашни в Германии 124 трактора, в Бельгии — 82, в Дании — 58, в США — 30, а в Советском Союзе — 12 тракторов.