Герхард Рот - Тихий океан

— Вам не нужен зонтик? — спросила старуха. Она готова продать. — А сумочка?

Старуха первой прошла в дом, ее муж остался во дворе. В сенях на ящиках кудахтали куры, в кухне стоял полумрак. Ашер разглядел несколько тощих котят, паршивых, терзаемых блохами, буфет, на котором громоздилась батарея бутылок, горшков и жестянок, заставленный всякими старыми вещами комод, с венчающей его кукольной головкой и ящиками с кукурузной мукой.

Старуха достала ящик, в котором хранились яйца. Она держала его под раковиной, в которой теснилась немытая посуда. В ящике лежали яйца разного размера.

— Это яйца голубиные, а это куриные, — пояснила старуха.

Ашер перевел это Катарине, и та сразу же захотела посмотреть, какие это «голубиные». Старуха подарила ей одно, промолвив: «Голубиное, самое что ни на есть».

Между тем, старуха стала рассказывать Терезе, откуда взялись зонтик и сумочка. В Санкт-Георгене умерла-де пожилая женщина, ее добрая приятельница. Она пришла на поминки, и родня ее и подарила ей два зонтика и сумочку. Но у нее зонтик и сумочка и так есть, вот она и хотела бы эти продать.

Старик, шаркая, притащился в дом, и, пока женщины упаковывали яйца, Ашер осмотрел его ногу. Старик уже снял повязку и только прикрывал рану тряпочкой.

— Намного лучше, — заверил его Ашер.

Он выпрямился и увидел, что Катарина с голубиным яйцом в руке стоит рядом и внимательно рассматривает ногу старика.

Дома Ашер решил вместе с женой и дочерью поехать в город. Приближалось Рождество, а он и без того в ближайшие дни собирался вернуться.

— Ты уже решил для себя, что будешь делать? — спросила у него Тереза.

Она сидела на скамейке в уголке, Ашер стоял в кухне. Дочка не стала слушать их разговор и убежала на крыльцо, как только дятел возобновил свой стук.

— Нет, — признался Ашер.

— Я понимаю, — сказала жена.

— Мы могли бы снять дом, мы бы в нем жили, а я к тому же принимал бы больных, — предложил Ашер.

— А нужен ли тут врач? — усомнилась Тереза, помолчав.

— Нужен, я сам видел.

Они снова приумолкли.

— Может быть, еще раз попробуем начать все сначала? — произнес Ашер.

— А дочь?

— Школьный автобус останавливается у магазина. Нам нужно провожать ее только до автобуса.

Тереза задумалась. Ашер смотрел на нее: когда она задумывалась, у нее на лице появлялось напряженное выражение.

— Когда ты все решишь для себя, мы как-нибудь разберемся, — заключила она.

Вернувшись спустя две недели, Ашер первым делом направился к доктору, который жил в бывшем здании школы.

— Со школой произошло то же, что и с домами, — сказал тот, — они тоже предназначались для чего-то другого. Вы обращали внимание на огромные кухни? Прежде на каждой ферме было вдоволь батраков и батрачек, вот они-то и толклись в кухне денно и нощно. А сейчас на каждой ферме только хозяин со своей семьей, да его тракторы и комбайны. Правда, им бы не помешали более современные спальни для детей. А вот кухни могли бы быть и поменьше. Кстати, меня часто о вас спрашивали, — добавил он.

Когда Ашер сказал, что у него сложилось впечатление, будто на него никто особо не в обиде, врач ответил:

— Знаете, они привыкли терпеть самых разных людей. Если кто-то сидел в тюрьме, то потом возвращается домой и живет с остальными под одной крышей. Те, кто раньше его знал, притворяются, будто ничего не произошло. Если он где-то работает, все рады, что он согласился помочь. То же самое и с душевнобольными: коль скоро они работают, пусть живут, никто их не трогает. Конечно, они грубые, бывает, шутят над беззащитными и чудаками, иногда опускаются до хулиганства, но привыкли терпеть самых разных людей.

В деревню он вернулся на автобусе. По пути они притормозили на заправке, под светящейся сине-белой вывеской. Обычно он не замечал заправочные станции, даже когда на заправках останавливалась его жена, они казались ему само собой разумеющейся деталью пейзажа. Еще не стемнело, но проносившиеся мимо машины шли уже со включенными фарами. Он возвратился из города, где зима выдалась совсем бесснежной, и потому ему особенно бросились в глаза широко раскинувшиеся поля и луга, покрытые тонким слоем снега, на котором выделялись одинокие темные, голые деревья. Они поехали дальше, и он вскоре увидел пелену тумана, окутавшего равнину, точно белый газ. Кое-где над этой пеленой возвышались верхушки деревьев, потом она снова рассеивалась, чтобы опять сгуститься на земле, словно над утренним озером.