Станислав Сенькин - Совершенный монастырь. Афонские рассказы

Этот запах и мертвая тишина в покоях кормильца заставили Мурзика ослушаться старца и пробраться в запретную комнату. Он осторожно зацепил когтями низ приоткрытой двери и резко дернул на себя. Она поддалась, хоть и с усилием, но без скрипа, потому что старец регулярно смазывал петли маслом, чтобы и малейшие шумы не отвлекали его от молитвы. Кот внимательно и с опаской осмотрелся.

Лампада уже давно прогорела, медная кадильница полна была черными холодными углями. Лики икон с любовью и скорбью взирали на старца, неподвижно лежавшего на своем одре.

Кот неплохо разбирался в признаках жизни и смерти и понял, что его кормилец очень плох. Грудь его слабо вздымалась, дыхание было прерывистым. Руки старца лежали на груди, и, судя по тому, как они судорожно вздрагивали, его мучили какие-то страшные видения. В комнате стоял тяжелый запах больного тела.

Смерть еще играла с ним, как сам он, Мурзик, бывало, играл с мышами-то придавливал их, то отпускал, давая призрачную надежду на жизнь.

Мурзик хорошо понимал игру смерти, но он не хотел отдавать ей своего кормильца. Он любил его по-своему, по-кошачьи — за сыр и молоко, за крышу над головой, за ту малую толику ласки, которой старец оделял его. Старик не был жестоким. Он никогда не бил Мурзика, а мухобойка и тапки не в счет — это было заслуженное наказание.

Кот собрался с силами и зашипел на смерть, пытаясь напугать ее, вырвать кормильца из ее рук, наивно полагая, что и сам имеет некоторую власть над жизнью и смертью. Усилия были тщетны — смерть не боялась его шипения.

Вдруг старик жалобно позвал: «Никодим!» Кот не понял, чего хочет кормилец, но поскольку в келье их было всего трое — сам старик, кот и смерть, Мурзик подумал, что зовут все-таки его, и быстро прыгнул на грудь кормильца, в которой еле-еле билось больное сердце.

Кот понюхал ворот его засаленной рясы и принялся тереться мордочкой о бородатое лицо старика, чего он раньше никогда себе не позволял. Но это не прибавило кормильцу жизни, хотя он и не сопротивлялся и даже, казалось, растрогался, сумев слабо вымолвить:

— Мурзик, котяка ты мой, не покинул меня.

Старик даже нашел в себе силы, чтобы провести заскорузлой пятерней по его шерстке.

— Если бы ты мог, скот бессловесный, принести мне воды и позвать Никодима, или хотя бы прочитать отходную…

Старец захлебнулся в отчаянном кашле, и испуганный кот спрыгнул с кровати. Кормилец стал звать на помощь, но его слабый голос не услышал никто, кроме кота…

Старец почувствовал себя еще хуже — сердце забилось с перебоями, а дыхание почти остановилось:

— Никодим, «Костыль-нога», уж прости ты меня за давешнюю ссору, прости за все. Приди, помоги мне, или горькие придется проходить мне мытарства, а если… — старец начал бредить и потерял сознание.

Мурзик сидел в недоумении — он понимал, что смерти скоро надоест играть со стариком, и она его удушит. Скоро он придет в себя, а потом все! И помочь кот кормильцу никак не мог, хотя сочетание звуков «Костыль-нога» он хорошо знал.

Рядом с их кельей, метрах в двухстах, располагалась другая келья, около которой жил большой и злобный черный кот. От него Мурзику постоянно доставалось на орехи. Они часто дрались, пытаясь разделить территорию, так, что клочья летели. Обычно побеждал черный, и ветер насаживал на терновник клочья шерсти рыжего цвета. И вот! На территории заклятого врага Мурзика жил тот, кого кормилец называл «Костыль-нога».

Человек этот, по правде говоря, был более щедр, чем умирающий кормилец — питался он лучше, что сказывалось на качестве объедков для черного кота. Однако и тумаков черному коту доставалось не в пример больше. «Костыль-нога» бил его за воровство с кухни нещадно, отчего черный иногда хромал.

Вот тогда-то Мурзик, видя уязвимость врага, и наносил свой удар. Он подкарауливал черного кота в терновнике и набрасывался на него со всей силой, которая у него была. Они барахтались в колючей траве, пока Мурзик не брал верх. Затем они стояли друг перед другом, злобно урча и шипя, — каждый старался напугать и обратить противника в бегство. Черный кот, побитый ранее «Костыль-ногой», прихрамывая, осторожно пятился назад, давая понять злобно-желтым взглядом, что реванш неминуем, и Мурзик будет посрамлен.

Это были минуты торжества рыжего кота отца Гавриила!

Но сейчас ему было совсем не до этих победных воспоминаний — умирал его старый кормилец, с которым он прожил очень долго, лет семь-восемь! Если бы Мурзик умел думать как человек, он бы догадался, что помочь кормильцу может тот самый «Костыль-нога». Но коты — не люди. Они всего лишь бессловесные твари. Но тут произошло то, что христиане всего мира называют чудом.