Станислав Сенькин - Тайны Храмовой горы. Иерусалимские воспоминания

Я увидел небритого араба, похожего на тех, кто живет в восточном Иерусалиме. Он был таким же грубоватым и серым. Почему-то я в глубине души полагал, что мой брат должен быть особенным. Однако именно он бросил меня в горах умирать от голода и холода. Зачем он это сделал? Он же мог меня подбросить в какой-нибудь в приют или просто к добрым людям. Это было бы самым разумным выходом из создавшейся ситуации. Меня бы отдали в детский дом, я принял бы ислам и вырос бы обычным турком. Но благодаря его безрассудному решению я обрел новую святую семью и проходил духовное обучение в уникальных условиях. И эта ошибка или преднамеренное злодейство Абдула принесло для всех пользу. Хотя я не уверен, принесло ли это пользу ему самому?

…Человек спросил меня по-турецки, кто я такой. Я стоял в недоумении и вспоминал, как по-турецки будет брат. Моя растерянность была, наверное, смешной. Я, как рыба, открывал рот, но ничего не мог ответить.

Возникла странная пауза. Человек за дверью мрачно осмотрел меня и тоже молчал. Абдул, если это был он, застыл в каком-то недоумении. Я выглядел как обыкновенный нищий и, зная нравы, царящие в Восточном Иерусалиме, мог бы ожидать бурной и агрессивной реакции. Но хозяин квартиры вдруг резким жестом открыл дверь и пригласил меня зайти.

Я проследовал в комнату и сказал по-турецки: «Здравствуй». Абдул — я все больше понимал, что это был он — ответил мне тем же и указал на потертый стул.

Я сел и стал размышлять, что бы сказать брату, как объяснить ему, кто я такой. Наконец, я нашел лучший способ, чтобы открыться: я отогнул ворот своей рубашки и достал образок Божьей Матери Эль-Шагура. Абдул, к моему удивлению, даже бровью не повел на мое душещипательное откровение. Он быстро отвернулся, подошел к окну и выглянул во тьму вечернего востока. Абдул постоял так, видимо, размышляя, как ему поступить. Сказать, что я своим визитом застал его врасплох, было бы ошибкой. Казалось, что его уже ничто не может напугать или удивить.

Абдул повернулся ко мне, покраснел, пытаясь изо всех сил оставаться равнодушным, и что-то сказал по-арабски. Увидев, что я не понимаю его, он достал из шкафа белый листок бумаги и нарисовал на нем угловато изображенный силуэт младенца с образом на шее. Как наскальный рисунок, он притягивал меня своим примитивизмом и древней силой. Абдул уверенным жестом подал мне листок и вопросительно, даже робко посмотрел на меня.

Бегло осмотрев рисунок, я одобрительно кивнул брату и в ответ вытащил из кармана белый конверт с письмом, которое мне прислала матушка. Абдул посмотрел на армянские буквы и на конверт с турецкой латиницей. Он, ознакомившись с очередной уликой, вернул мне конверт и указал на себя:

— Абдул.

Я понял, что он хочет узнать мое имя.

— Левой!

— Левон… Левон… — Абдул несколько раз повторил мое имя, словно хотел убедиться, что оно и вправду существует. Ни я, ни он не могли привыкнуть к тому, что мы — родные братья. Хотя, я заметил — он стал улыбаться. Очевидно, что он рад тому, что когда-то не убил меня. Это было хорошее начало нашего знакомства. Абдул сварил кофе и дал мне новую одежду…

…Прошло несколько месяцев. Мы с Абдулом переехали жить в Сирию. Я спешно учил арабский и делал в этом большие успехи. Брат познакомил меня со своей милой терпеливой женой и сам начал новую жизнь. Он немного рассказал мне, чем занимался до нашей встречи. Абдул был наемником и воевал в горячих точках, убивая людей за деньги. Я никак не винил его за это — кто знает, как бы я поступил на его месте? Он часто просил, чтобы я простил его за то, что он бросил меня умирать в горах. Я утешал его, как мог, говоря, что этот его поступок не имел плохих последствий для моей жизни, поэтому передо мной ему не в чем каяться. Я думаю, что он просто не может простить себя сам. После очередной исповеди, когда он снова стал каяться мне, я требовательно стал убеждать брата, что он не должен брать на себя функции судьи. Богу решать, какова степень праведности твоих поступков и какое наказание тебе за них назначить. Предание учит нас не быть прокурорами и адвокатами самим себе. Успокойся, брат, будут у тебя еще и прокуроры и адвокаты — всему свое время.

Через какое-то время брат и в самом деле успокоился и воцерковился до такой степени, что устроился на работу телохранителем патриарха Антиохийского и всей Сирии. Абдул даже съездил обратно в Иерусалим и нанес себе ритуальную татуировку: скорбящий Христос в терновом венце. Он зарабатывал хорошие деньги, а я просто жил при храме, как дервиш. Мне нравилось здесь. В Сирии мусульмане спокойно существовали вместе с христианами, и я не замечал какой-нибудь религиозной вражды. Мусульмане довольно-таки часто приходили просить помощи перед чудотворной иконой Эль-Шагура. И Матерь Божья помогала им так же, как и христианам, о чем есть немало свидетельств. В христианские храмы, как и в мечети, заходили только босыми и молились, сидя на коврах.