Индия Найт - Почему ты меня не хочешь?

– Рад знакомству. – Папа вскакивает и сверлит Фрэнка взглядом. – Впечатляет.

– Взаимно, – улыбается в ответ Фрэнк. – Привет, милочка, – говорит он Хани, ероша ей волосы. – Привет, Стелла.

– Волосы – как на полотнах Тициана! – говорит папа ни к кому при этом не обращаясь. – Comme un renard< Как лис (франц.). >. Как росомаха.

– Лис, – поправляю я.

– Лис. Восхитительно. Молодой человек, вы – красавец.

– Стараюсь, – пожимает плечами Фрэнк. Он явно нравится моему папе больше, чем Руперт или Доминик. Что бы там ни думал себе Руперт, бывший тесть считает его не самым лучшим экземпляром мужской половины человечества. Что касается Доминика, то о нем, как о мужском материале, папа говаривал так: “Очарователен, спору нет. Но больше смахивает на лесбиянку”. А вот Фрэнк – как раз в его вкусе.

Думаю, дело в мужественности Фрэнка. Он не мог бы родиться девочкой, то есть ему на роду написано быть мужчиной. Руперт смазлив, Доминик – неженка, а вот Фрэнка в женственности никто и никогда обвинить бы не смог. Он отлично сложен – высокий, мускулистый, с длинными конечностями. И челюсть у него очень мужественная. Это верно, он красавец. Но цвет! Такой рыжий. Если бы он был другого цвета – брюнет, блондин или шатен, – то был бы просто находкой. Впрочем, похоже, он и так находка – судя по огромному количеству женщин, перебывавших в его постели, так что вряд ли он нуждается в моей жалости. Мимоходом спрашиваю себя, переспала бы я с Фрэнком, если бы он перекрасил волосы. И признал свою дочь, конечно.

– Стелла? – окликает меня Фрэнк. – Стелла? Ау, проснись.

– М-м?

– Я говорю, не пора ли тебе собираться? Я займусь твоими гостями, – он улыбается папе, – и присмотрю за Хани. Она уже полдничала?

– Нет.

– Омлет пойдет?

– Ой, Фрэнк, ты же не няня. Не надо, я сама.

– Ты с ней почти весь день сидела. Лучше прими ванну, – он подхватывает Хани мускулистой, рыжеволосой рукой, – а мы с папой о ней позаботимся.

– С папой?..

– Да, твой отец попросил меня так его называть. Я польщен.

– Этот мужчина просто феноменален, – радостно комментирует папа. – Разве нет, Стелла? Он – феномен.

Я лежу в ванне, купаясь в аромате “Шалимар” (этот запах не очень приятным образом ассоциируется у меня с моей матерью; я убеждена, что бисексуальность моего папы отчасти развилась потому, что он вынужден был быть мне и отцом и матерью одновременно). Мысли перескакивают на Фрэнка. Он замечательно справляется с Хани и, мне кажется, очень ее любит. Он добровольно вызывается кормить ее, укладывать спать, выгуливать. И ему очень нравится с ней играть, потому что если человеку не нравится играть с маленьким ребенком, он не сможет хорошо притворяться больше пятнадцати минут. И я вижу, что она его тоже очень любит.

И временами мне от всего этого неловко. Не из-за себя или Хани, нет, просто я знаю, что у него есть свой собственный ребенок. Ребенок, о котором он никогда не упоминает, но о существовании которого меня предупредил Доминик. Неужели поэтому Фрэнк так привязан к Хани? Она заменяет ему того ребенка, которого он никогда – как это ужасно, – никогда не навещает? А если все называть своими словами – ребенка, которого он бросил. Доминик сказал, что это девочка. Жизнь, конечно, – штука сложная. Можно найти достаточно серьезные причины, объясняющие душевную жестокость, но с этим случаем я просто не могу смириться. Фрэнк – бабник, но он хороший человек. Почему же он делает вид, будто его дочери просто не существует в природе?

Мне странно, что мы никогда о ней не говорим. Мы с Фрэнком можем обсуждать что угодно и порой даже не стесняемся в выражениях. Но я никогда не упоминаю Ньюкасл, его дом и вообще все, что касается его прежней жизни. Он рассказывает мне о барах, пабах, своей матери, братьях и сестрах, о футболе и о верфях, о чем угодно, но только не о том, что мне действительно хотелось бы знать. Поэтому у меня фактически нет возможности поднять этот вопрос. Наверное, я могла бы спросить его напрямую, если бы я не так плохо относилась к мужчинам, которые бросают своих детей. Но поскольку мне противна даже сама мысль об этом, я знаю, что принялась бы осуждать Фрэнка и поучать. Все кончилось бы тем, что я не смогла бы больше дружить с ним. Поэтому для нас эта тема – табу. Сам он не говорит, у меня не получится завести об этом речь и быть беспристрастной. Но и не думать об этом я тоже не могу. А потому думаю даже слишком часто. Наверное, надо все же порасспрашивать Мэри, она ведь давняя знакомая его матери.