Иван Сажин - Полигон

— Кто за это предложение…

Виноходов резво вскочил; на чернявом лице были растерянность и раскаяние.

— Обождите! — попросил он. — Обождите…

— Шо, припекло! — насмешливо кинул Савчук. Ни один мускул не дрогнул на лице Адушкина.

— Виноходов, мы только что лишили вас слова. Говорить с вами будем теперь лишь на следующем собрании.

— Но я хочу извиниться.

— Об этом скажете после принятия решения. — Председатель снова обратился ко всем: — Кто за второе предложение, прошу голосовать.

На этот раз танкисты единодушно вскинули руки и как бы сразу отдалились от Гурьяна. Он сел и сдавил ладонями голову.

— Третье. Написать письмо по месту призыва. Пусть работники военкомата разъяснят гражданам Виноходовым, что те десятки, которые они часто присылают, оказывают на их сына разлагающее влияние: он стал на путь пьянства. Кто за это предложение, прошу голосовать.

«Вот это взяли его в оборот! — ликовал в душе комбат, поглядывая на комсомольцев. — Вот тебе и мальчишки!.. Все же коллективное мнение — великая сила. Тут для упрямца один выход — покориться».

Майор Загоров гордился своими танкистами, испытывал чувство восхищения. Ему казалось, что он открыл для себя новую истину, хотя, понятно, истина была старая… Неожиданно поймал на себе торжествующий, насмешливый взгляд Чугуева. И тут же понял, что хотел сказать замполит: возвышай эту коллективную силу, поддерживай, умело опирайся на нее.

«Да, Василий Нилович, разул ты мне глаза! — радовался и досадовал комбат. — Если эта сила в трудный час примет решение стоять насмерть, так и будет. А попытайся кто-нибудь не подчиниться, как Виноходов, его остановят взглядом, словом, а то и выстрелом…»

— Разрешите? — попросил Индришунас и поднялся, рослый, плечистый, со следами волнения на лице. — Я так думаю: надо, чтобы его мать не только не присылала сынку «пьяных» денег, но чтобы и не имела нехорошего заработка… Не знаю, как лучше выразить… Пока Гурьян среди нас, мы не допустим его к плохому, а вернется он осенью домой, и снова пойдет по старой дорожке.

— Понял, — сказал Адушкин, размышляя. — Итак, четвертое. Обратиться в соответствующие органы, чтобы те проверили, какие левые выручки считает гражданка Виноходова. Кто — за?

Когда все дружно подняли руки, он подытожил:

— Единогласно. — И что-то подчеркнул на листке бумаги. — Что ж, я думаю, прислушаются к нашему мнению.

Опечаленный и растерянный, Гурьян слушал это словно во сне, словно со стороны смотрел, как решается его участь. И сознание нелепой ошибки овладело им. Нет, он вовсе не жалел, что выпил и опоздал из увольнения, он жалел, что опрометчиво повел себя на собрании. Как они могли столь быстро и глубоко разглядеть его?.. Да, Гурьяна не испугали бы ни выговор, ни исключение из комсомола. Сколько раз, помнится, мать пеняла ему: «Ни к чему комсомольство тебе, сынок. Только нервотрепка да лишний расход».

— Еще предложения будут? — спросил Адушкин, обводя взглядом притихших в осознании происходящего товарищей. — Тогда сделаем исключение и послушаем Виноходова. — И сел, суровый, неуступчивый. «Посмотрим, что теперь запоешь!» — читалось на лице.

Забияка поспешно вскочил, сделал глотательное движение, так как пересохшее горло плохо повиновалось ему.

— Я прошу ребят извинить меня. — Голос у него дрогнул. — Я тут погорячился… думал, это так…

Урок был предметный. В ленкомнате установилась выжидающая тишина. Адушкин поднялся, Губы его были жестко сужены.

— Перед этим вы заявили, что мы развели тут детский сад, — хмуро начал он: — Так вот, извинения принимаются сразу в детсадике. А мы подождем и посмотрим, как вы прилежной службой, достойным поведением докажете готовность к раскаянию. Вопрос об извинении, как и ваше персональное дело, рассмотрим на очередном собрании. Возражений нет? — спросил он сидящих в зале. — Голосовать не будем. Повестка дня исчерпана.

Танкисты поднялись и, сдержанно переговариваясь, двинулись к дверям. Гурьяна обходили, точно боялись нечаянно задеть. Он смотрел на всех жалкими, виноватыми глазами. Да, с ним теперь никто не заговорит, не пошутит. До следующего собрания.

Комбат и замполит вышли вместе. Оба были задумчивы. «Такие меры посильней встряхивают душу, чем любые другие», — размышлял Загоров, поглядывая на шагавшего рядом Чугуева. В нем было много чистого, ясного света, доброты и мудрости. Как же раньше не замечал он этого? Вздохнув, признался:

— Ну, Василий Нилович, убедил ты меня нынешним собранием, что не нужно выдумывать никакой фронтовой философии!