Александр Иванченко - Монограмма

Анапанасати, говорят, любимая медитация Будд, поскольку она приносит ментальную чистоту, безмятежность и счастье, которые рассматриваются не только как психологические предпосылки интуиции и мудрости, но и вообще как фундамент здорового интеллекта. В отличие от других медитаций, таких, например, как Асубха-Бхавана (медитация на нечистом и отвратительном) или Каягатасати (созерцание тела), вызывающих содрогание и отвращение, практика Анапанасати успокоительна и возвышенна. Она — незаменимое средство для достижения покоя тела и разума, практикующий Анапанасати будет постоянно чувствовать себя освеженным, чистым и счастливым. Его разум никогда не пресытится этой медитацией, благодаря состоянию духовной глубины и мира, которое она дает. Острота и проницательность разума быстро растут с успешной практикой Анапанасати, и шила (нравственность) ученика становится совершенной. Ибо эта медитация хорошо предохраняет ученика от неконтролируемых мыслей, необдуманных слов и поступков и сохраняет равновесие разума. Она сразу подавляет всякое неморальное побуждение разума, всякую подсознательную склонность, овладевшую сознанием. Чистота и безупречность духа — ее результат.

Дыхание всегда с нами. Медитация на других объектах часто требует особой тишины и уединения, тогда как Анапанасати, благодаря высокой степени погружения, сама создает тишину и уединение внутри нас. Мы можем практиковать ее, занимаясь обычными делами, даже в средоточии суеты и смятения, не будучи замеченными никем. Как броня, защищает она йогина от проникновения всяких злых и беспокойных мыслей, от чужой ненависти, борьбы, смуты. Простым наблюдением над своим дыханием йогин может отъединиться от всякого нежелательного впечатления и замкнуть врата чувств. Покой и чистота его разума умиротворяют окружающих.

Дыхание стоит на пороге сознательных и бессознательных, волевых и неволевых телесных отправлений. Оно как бы знаменует собой начало и конец бессознательного. Поэтому дыхание дает благоприятную возможность расширить границы сознательного контроля над организмом и проникнуть за порог бессознательного. Внимательность к дыханию (Анапанасати) содействует интуитивному пониманию всех функций тела, осознанию всех его отправлений — как психических, так и физиологических. В этой медитации йогин начинает вдруг ясно видеть свое кровообращение и многочисленные внутренние органы — столь же отчетливо, как если бы он видел их через стекло.

В Анапанасати дыхание утончается почти до полного прекращения. В этом видимом исчезновении дыхания йогин постигает непостоянство и изменчивость тела и через него — непостоянство и изменчивость ( аничча ) как мировой принцип, одну из трех характеристик бытия в буддизме. В тяжелом, прерывистом, затрудненном дыхании, в расстройстве дыхательных органов и путей мы сознаем страдание ( дуккха ) тела и через него — страдание как мировой принцип, другую характеристику бытия. В дыхании как манифестации элемента воздуха ( ваюдхату ) мы сознаем тело движимым (одушевленным) безличными процессами, то есть сознаем отсутствие какой-либо вечной сущности в теле (анимы, души) — и через это отсутствие «души» в теле мы познаем отсутствие «я», «души», «эго» в чем-либо, то есть безличность ( анатта ) всех феноменальных процессов как мировой принцип — третью характеристику бытия буддизма. Зависимость дыхания от тела и, с другой стороны, зависимость тела от дыхания обнаруживает обусловленную природу тела и через эту взаимообусловленность — обусловленную природу всего сущего. Ясное понимание взаимообусловленной природы всего феноменального воспитывает чувство непривязанности в ученике и дает ощущение тотальной свободы. «Бхикшу, практикуя Анапанасати-самадхи, я достиг чистоты тела и свободы от асав (загрязняющих страстей)», — говорил Будда своим ученикам (Самьютта-Никая, V).

Развивший Анапанасати до высшего уровня знает час своей смерти и может по желанию прекратить свое существование в любой момент.

№ 104. Придя на работу, Лида сразу начинает скучать по Насте. Все ей кажется, что она чего-то ей недодала — добрых слов, внимания, ласки. Вспомнит ее теплую пижамку на кроватке, золотистый волосок на подушке, молчаливое нежелание дочки идти в сад, но понимающее, без капризов. Ее милый уголок возле окна, детский столик с рассаженными вокруг него «детьми» — как она называет своих кукол. Ни за что не сядет за стол без них, своих детей. Степе — красный угол. Обязательно нальет им супу, киселя, отломит кусочек печенья. Прежде покормит их, потом уже сама. Материнский инстинкт — удивительный. Перед сном укладывает их спать, укрывает, обнимает, целует, никак не может расстаться со своими игрушками на ночь. Рассказывает им сказку, но никогда ту, что ей рассказывала мама, а придумывает сама. Не хочет повторяться даже в инстинктах. Когда заболеет, и игрушки болеют вместе с нею; слезясь глазками, Настя просит поставить и им градусник, горчичник, дать чаю с малиной. Даже детского врача, когда тот придет к ней, просит прослушать ее кукол. Участковый врач Таня улыбается и серьезно прослушивает Степу, Свету, Раю. Прописывает им лекарство и строгий постельный режим. Врачу Настя беспрекословно подчиняется и не вылезает из кроватки, прося ухаживать за ее «детьми» маму. Не хочет, чтобы ее дети видели ее непослушной.