Вячеслав Букур - Тургенев, сын Ахматовой (сборник)

– Помню, дешево вы их купили, – парировал Изя, не двинув бронзой лица.

Но все равно последовали робкие попытки повесить на него ответственность за то, что плохо сторожит. Изя еще более выпрямился, оперся рукой о невидимую кафедру и возгремел:

– Во-первых, я не принимал эти сифилисные вентиляторы под свою ответственность, а только слышал о них. Где я и где гараж, который ленивый может открыть ногтем? Во-вторых, третий год вы обещаете поставить сигнализацию и даже проголосовали там себе. Где деньги, отпущенные на сигнализацию? А в-третьих, даже если бы я услышал ночью, как там ломятся, я бы, может, не смог позвонить. Телефон у вас то оживает, то снова мертвый. У меня хер чувствительнее, чем ваш телефон!

Изе чуть ли не аплодировали. Фронт против него распадался на глазах.

Дальше началась чинная суета помолвки. Мужчины и женщины как бы представляли два вида кино: черно-белое и цветное. Раввин, лицо которого было всегда здоровым и розовым, словно у молотобойца, вдруг побледнел и с блистающими глазами стал провозглашать благословения на языке пророков. Якову показалось, что одежды ребе вздыбились и поплыли, как у Моисея под напором святого ветра Синая. А у Эвелины сквозь слезы все было усеяно бриллиантами…

Отдышавшись (это же потрясение каждый раз – общение с ангелами), ребе сообщил:

– Идя навстречу пожеланиям трудящихся (он посмотрел на мать Якова и отца Эвелины), мы сокращаем срок между помолвкой и хупой. Свадьба будет в апреле.

Через час, когда все разошлись, Яков подошел к Изе и стал переминаться с ноги на ногу.

– Ну, говори, жених.

– Израиль Маркович, мы поздно вечером вам позвоним, вы нас пустите с Эвелиной?

– Ни за что, – просто, без всяких церемоний ответил сторож, но, взглянув на лицо Якова, вдруг потерявшее всяческий тонус, добавил: – Ты слышал, что ребе сказал? В апреле он вернется из Москвы, гостей назовут! – И он принялся расписывать все так, будто придет пол-Перми, и стены синагоги волшебным образом раздвинутся, чтобы вместить всех.

Тут подошла Эвелина, прислонилась к Якову плечом пловчихи-певицы, с силой вздохнула. И они, молодые, посмотрели на Изю четырьмя древними глазами, которые внятно говорили: старик, старик, ты не понимаешь, время идет, жизнь проходит.

– Жизнь – цейтнот, сказал енот. – И далее Изя подробно расписал, что может быть. – Я же не вижу в дверной глазок всего, сами вы говорите или под ножом или пистолетом. А зайдут с вами незваные гости, шарахнут мне по голове – тут даже не поможет бросок через бедро с захватом волос из носа…

Джек приехал в Пермь волонтером – помогать ремонтировать Музей политических репрессий. Но ни до какого музея не доехал, потому что у него наступило свое.

Коридорная гостиницы уже знала эту западную важность, особую. У русских важность сердитая, кажется, что у несчастного проблемы с кишечником. А у Джека важность летучая, с улыбкой и с вопросом в глазах: ну как вы, как вы тут без меня обходились?

Через час он подхватился, нахлобучил на голову свою берсальеру и спросил с приятным акцентом:

– Могу я поужинать где-нибудь тут?

– Да лучше дальше гостиницы никуда не ходите, – устало сказала дежурная. – Буфеты работают.

Но разве потомок ковбоев стерпит такое топтание на одном месте? Он подумал: центр, он и в Перми центр, не может быть, чтобы рядом с четырехзвездным отелем кишели приключения. Ведь не Гарлем здесь какой-нибудь.

Через час он резко изменил свое мнение, но до этого…

В общем, сначала Джек побродил по Компросу, полюбовался подсветкой ЦУМа, зашел в пару забегаловок. Все это время за ним следила пара здоровяков. Они ждали, когда Джек забредет в достаточно темное место, потому что они думали: это лох. А есть такой закон, что лох в конце концов всегда забредает в темное место.

– Он, сука, может в эту гребучую зеркалку зайти! – тревожно говорил один.

– Да, – вторил другой.

Он не любил работать возле зеркального киоска. И не только потому, что там было светло, как днем. Тягостное чувство происходило из-за того, что все удваивается. Зеркальные стены показывали, что они делали с людьми, и говорили: это разбой.

Эти два парня, крепких, были режиссеры, сценаристы, актеры, оформители и продюсеры своих ночных работ. Часто кайфовали от своих рассуждений: от их сценариев потом жертвы становятся умнее, зорче, осторожнее, ну, конечно, жизнь идет, подрастают новые лохи, работы впереди – не продохнуть! А то, что от их действий солнце каждый раз чуть-чуть тусклее светит, и атомы всех вещей слабеют и меньше тянутся друг к другу, и в разных участках мира уже кисель… Эти два тела вообще все по-другому чувствуют: мол, с каждым днем все труднее воплощать свои сценарии (ведь все больше лохов покупают машины, и их уже не догнать).