Джеймс Парди - Малькольм

— Во-первых, сейчас пишут портрет Малькольма, а вы нарушите весь порядок и покой.

— Я буду нема, как могила, — взмолилась мадам Жерар.

— Вы захотите посмотреть; знаете ведь, что захотите. А потом вы начнете критиковать то, что увидите, или взъерошите волосы Малькольму, или начнете дразнить кошку.

— Я никогда в жизни не дразнила кошек, и я начала воспитывать кошек раньше, чем вы стали задумываться о пути уголовника.

— Мадам Жерар!

Она тихо зарыдала.

— Если б хоть одному человеку было до меня дело, — проговорила она, — но таких нет. Кроме, может быть, мистера Кокса. Он-то слушает все, что я хочу сказать. Он не говорит мне, что любит меня, даже когда велит мне делать что-то нелепое.

— Думаете, мистер Кокс позволил бы вам угощаться бриошью в своей постели? — поинтересовался Джером.

— Мистер Кокс никогда не отказывал мне от дома, — она защитила астролога.

— Только потому, что вы никогда там не были, — ядовито заключил Джером.

— Мистер Кокс дает мне все, что может, и не делает вид, что готов ради меня на многое. Вы, как все проповедники, делаете вид, что припасли для меня целый мир.

— Вы обвиняете нас в злокозненности?

— Вы говорите больше, чем на самом деле чувствуете.

— Значит, мы лицемеры?

— Вы все говорите о любви гораздо больше, чем обо всем прочем. Особенно вы. Нет, особенно Элоиза, — мадам Жерар задумалась. — Нет, оба вы особенно. Вы профессиональные «любовники», вроде прежних христиан.

— Не надо нас так называть.

— Я не помнила, как ведут себя старомодные христиане, пока не встретила вас. — Мадам Жерар была тверда. — Я видела, конечно, что в вашем ладане мухи плавают, но мне казалось, что просто ваш рассудок немного помутился после тюрьмы. Но теперь я знаю, в чем дело! — воскликнула она триумфально.

— Мадам Жерар, я прошу вас… — закричал Джером.

— Вы — старомодный христианин в поисках паствы.

— Пожалуйста, — вставил покрасневший Джером, — попрошу без вульгарностей и оскорблений.

Мадам Жерар высоко села в кровати и с силой хлопнула его по губам.

— Сядьте, — приказала она. — Я не дам вам представить дело так, будто я потеряла контроль над собой, чтобы вы могли меня избить. Разве в вас не виден садист? Сядьте сейчас же.

Джером сел, лицо его было таким же пунцовым.

— Я видела вас насквозь в тот день, когда Элоиза выходила за вас, — сказала мадам Жерар. — Ваши медоточивые слова, ваша приторная любовь. Под этим медом бьет источник яда.

— Я не стану слушать ваши бредни.

— Такие, как вы, все твердят и твердят про любовь. — мадам Жерар проигнорировала его вмешательство.

Вы среди них худший. Если б вы любили, вам не пришлось бы об этом талдычить. Держу пари, что стоит мне предложить вам прямо сейчас миллион долларов, как вы выйдете из этой комнаты и оставите Элоизу сидеть на заднице. Как будто я не знаю, почему вы хотите заполучить Малькольма и Кермита.

Джером ответил ей улыбкой с такой терпеливой снисходительностью, с таким непревзойденным превосходством, что мадам Жерар переменилась в лице и снова заплакала.

— Вы не любите никого, — всхлипывала она. — Не любите Элоизу, не любите меня, не любите Малькольма. И вы еще утверждаете, что «исцелились». От чего? Исцелились от всего, кроме болтовни. Вот оно, вот ваше лечение. Исцелились ради себялюбивой проповеднической жизни; исцелились, чтобы чувствовать превосходство над другими человеками, чтоб гордиться, что вы были чертовым взломщиком, а теперь можете сидеть кружком с менее удачливыми обывателями и помыкать ими, потому что у них хватает глупости признаться, что они не знают ответов на все ваши благочестивые вопросы. Да, все-то вы знаете, но дайте срок… — с этими словами мадам Жерар встала в кровати и наставила на Джерома палец с такой суровостью, что улыбка медленно стерлась с его лица.

— Я предсказываю вам: вашему исцелению — конец! Слышите. Вы больше не исцелены. Вас ждет долгий рецидив, и вы выучите урок, который забыли со своих разбойных дней: любовь — это действие, а не приторная болтовня.

— А сейчас, мадам Жерар, — ответил ей Джером, — прошу вас, спуститесь и приготовьтесь уйти, как хорошая девочка. — И он наклонился, чтобы целомудренно поцеловать ее в лоб.

— Снисхождение! Снисхождение, — возопила мадам Жерар. — Последнее орудие!

Жерар Жерар приехал, вызванный пьяной и обезумевшей Элоизой Брейс, и ждал теперь, хмурый, веером красивом плаще, пока мадам Жерар болезненно спускалась на два лестничных пролета из гостевой комнаты, где только что окончился ее долгий разговор с Джеромом.