Пол Остер - Запертая комната

Месяц — срок немалый. За это время можно совсем потерять человеческий облик. Смутно вижу какие-то обрывки, разрозненные фрагменты… Вот я, пьяный вдребезги, падаю, поднимаюсь, кое-как добредаю до уличного фонаря, и меня выворачивает наизнанку… Вот сижу в опустевшем кинотеатре, зрители разошлись, а я мучительно пытаюсь вспомнить, что же я сейчас видел… Вот я на улице Сен-Дени снимаю проституток, а в распаленном воображении мешанина из голых тел… Вот мне делают минет… вот я в постели с двумя целующимися девицами… вот слоноподобная черная шлюха подмывается на биде… Я не хочу сказать, что ничего такого не было, просто я не в состоянии объяснить, как я мог до этого дойти. Я трахался до изнеможения, я пил до потери пульса. Но если моей целью было стереть Феншо из памяти, мой загул следует признать успешным. Я с ним покончил — и заодно с собой.

Зато конец я вижу ясно, во всех подробностях. Хоть тут мне повезло. Ведь именно в ней, в развязке, вся соль. Не сохранись она в моей голове, не было бы этой книги. Равно как и двух предыдущих — «Стеклянный город» и «Призраки». Это, в сущности, одна история в разных стадиях осмысления. Не стану делать вид, будто я решил хоть одну из проблем. Просто пришел такой момент, когда я мог без страха взглянуть правде в лицо. А слова, которые при этом прозвучали… они не столь уж важны, хотя я принял их как должное и подчинился их диктату. Гораздо важнее внутренняя борьба, так долго не позволявшая мне освободиться от моей зависимости. История не в словах; история в самой борьбе.

Однажды я очутился в баре возле площади Пигаль. Именно «очутился», так как у меня до сих пор нет уверенности, что я туда входил. Это было популярное заведение из тех, где клиента обирают до нитки. У стойки всегда щебечет стайка «пташек». Приглашаешь одну из них за столик, заказываешь втридорога бутылку шампанского, а там как повезет: если сошлись в цене, в меблирашке за углом вас ждет свободный номер. Я сидел за столиком с красоткой таитяночкой лет девятнадцати, миниатюрной, в сетчатом платьишке на голое тело. Эффект потрясающий. Ее маленькие грудки просвечившш сквозь ромбики. Когда я наклонился и поцеловал ее в шею, я ощутил королевский атлас. Нам принесли шампанское в ведерке со льдом. Она сказала, как ее зовут, но я тут же переименовал ее в Файавэй.

Я ей втолковал, что она живет среди дикарей, а я, американский моряк, спасу ее и увезу в Нью-Йорк* 8. Она улыбалась, ничего не понимая, и, очевидно, приняла меня за психа. Нисколько не смущаясь, я нес околесицу на своем бессвязном французском и смеялся через каждую фразу, она тоже смеялась и позволяла мне целовать себя во все места.

Мы сидели в углу, откуда был отличный обзор. Мужчины входили и выходили. Некоторые пили за стойкой, другие, вроде меня, занимали отдельный столик. Вскоре появился молодой американец, вероятно, впервые оказавшийся в подобном заведении и потому слегка озабоченный. На отличном французском он заказал в баре виски и заговорил с одной из девушек. Видно было, что он намерен задержаться. Рассеянно лаская Файавэй, я присматривался к новенькому. Высокий, атлетически сложенный, с рыжеватыми волосами, он казался совсем юным. Однако я решил, что ему лет двадцать шесть — двадцать семь и что он аспирант или, может, начинающий адвокат в какой-нибудь американской фирме. Хотя я видел этого человека впервые, в его облике было что-то очень знакомое, не позволявшее отвести от него взгляд. Меня словно ошпарило. Я мысленно перебрал несколько имен, покопался в прошлом — никаких ассоциаций. Он никто, сказал я себе, сдаваясь, и тут же сделал совершенно безумный вывод: значит, это Феншо. Подумал — и сам засмеялся, и Файавэй за мной следом. Понимаю, что полная ахинея, а остановиться не могу: Феншо, Феншо. Чем больше повторяю, тем чуднее — и восхитительнее — звучит. Заливаюсь, сил нет. Девушка на меня уже смотрит с подозрением. Наверно, решила, что я намекаю на какую-то сексуальную игру, но затем в назойливом повторении незнакомого слова ей, кажется, померещилась угроза. Я же смотрел на человека в другом конце зала, и повторение никак не связанного с ним слова доставляло мне высшее счастье. Я наслаждался заведомой ложностью моего утверждения, я упивался своей мифической властью. Я был величайшим алхимиком, способным изменить мир по своей воле. Этот человек был Феншо, потому что я так сказал, и точка. Меня уже ничто не могло остановить. Ни о чем не думая, я шепнул на ухо своей партнерше, что сейчас вернусь, и, высвободившись из ее волшебных рук, нетвердыми шагами направился к стойке. Подойдя вплотную к мнимому Феншо, я обратился к нему — почему-то с оксфордским акцентом: