Харуки Мураками - Трилогия Крысы. Мировой бестселлер в одном томе

– Как пластинки? Продаются?

– Да не очень… Кризис… Пластинки никто не слушает.

– Ага.

Она побарабанила ногтями по трубке.

– Пока нашла твой телефон, чуть с ума не сошла.

– Да?..

– В "Джей'з баре" спросила. А бармен спросил у твоего друга. Высокий такой и странный немножко. Мольера читал.

– Понятно.

Молчание.

– Все спрашивали, куда ты делся. Неделю не приходишь, так они уже думают: может, заболел?

– Даже не знал, что меня так любят…

– Ты на меня сердишься?

– Почему?

– Я тебе гадостей наговорила. Хотела извиниться.

– Насчет меня не беспокойся. Но если тебя это так волнует, то не покормить ли нам в парке голубей?

Она вздохнула, и я услышал, как щелкнула зажигалка. На заднем плане пел Боб Дилан

– "Нэшвилл Скайлайн". Наверное, звонок был из магазина.

– Да дело вообще не в тебе. Просто я не должна была так говорить, – сказала она скороговоркой.

– А ты к себе строга!

– Ну, стараюсь, по крайней мере.

Она помолчала.

– Сегодня мы можем встретиться?

– Давай.

– "Джей'з бар", восемь вечера.

– Хорошо.

– Я просто… попала в переплет.

– Понимаю.

– Спасибо.

Она повесила трубку.

Мне двадцать один год. Говорить об этом можно долго.

Еще достаточно молод, но раньше был моложе. Если это не нравится, можно лишь дождаться воскресного утра и прыгнуть с крыши Эмпайр Стэйт Билдинг.

В одном старом фильме про Великую Депрессию я слышал такую шутку:

"Когда я прохожу под Эмпайр Стэйт Билдинг, то всегда открываю зонтик. Люди сверху так и сыпятся."

Мне двадцать один, и, по меньшей мере, помирать я пока не собираюсь. Спать же мне доводилось с тремя девчонками.

Первая училась со мной в одном классе. Нам было по семнадцать лет, и мы уверовали, что любим друг друга. Где-нибудь в темных зарослях она сбрасывала с себя коричневые туфли, белые носки, светло-зеленое платье и смешные трусы, явно не по размеру. Потом, чуть поколебавшись – часы. После чего мы сливались с ней в объятии на воскресном номере "Асахи Симбун".

Через какую-то пару месяцев после окончания школы мы внезапно расстались. Причину забыл – такая была причина, что и не вспомнить. С тех пор не встречался с ней ни разу. Иногда вспоминаю, когда не спится – и все.

Вторая девчонка хипповала. Шестнадцатилетняя, без гроша в кармане, без крыши над головой и к тому же плоскогрудая – она при этом обладала умными и красивыми глазами. Я встретил ее у станции метро "Синдзюку", когда там бурлила мощная демонстрация, парализовавшая весь транспорт вокруг.

– Будешь тут торчать, полиция заберет, – сказал я ей. Она сидела на корточках в перекрытом турникете и читала спортивную газету, выуженную из мусорного ящика.

– Ну и что, – сказала она. – Там кормят зато.

– Ой, худо тебе будет!

– Привыкну!

Я закурил и угостил ее тоже. От слезоточивого газа щипало в глазах.

– Ты ела сегодня?

– Утром…

– Слушай, я тебя накормлю. Пошли к выходу.

– Чего это ты будешь меня кормить?

– Ну… – Я не знал, что ответить, но выволок ее из турникета и повел по перекрытой улице в сторону Мэдзиро [7].

Эта до крайности неразговорчивая девица жила в моей квартире с неделю. Каждый день она просыпалась к обеду, что-то ела, курила, листала книжки, пялилась в телевизор и иногда без видимой охоты занималась со мной сексом. Все, что у нее было – это белая холщовая сумка, а в ней толстая ветровка, две майки, джинсы, три пары грязных трусов и коробка тампонов.

– Ты откуда? – спросил я ее как-то.

– Да ты не знаешь, – только и ответила она.

В один прекрасный день я вернулся из магазина с мешком продуктов – а ее и след простыл. И ее белой сумки тоже. И еще кое-чего. На столе лежала горстка мелочи, пачка сигарет и моя свежевыстиранная футболка. А еще записка, нацарапанная на клочке бумаги. Из одного слова: "противный". Боюсь, про меня.

С третьей своей подружкой, студенткой французского отделения, я познакомился в университетской библиотеке. На весенних каникулах следующего года она повесилась в хилом лесочке сбоку от теннисного корта. Труп обнаружили лишь с началом следующего семестра, а до того он целых две недели болтался на ветру. Теперь, когда темнеет, к лесочку никто не подходит.

Она сидела, как неприкаянная, за стойкой "Джей'з бара" и болтала соломинкой в стакане джинджер-эля, гоняя по дну остатки льда.

– Уже думала, не придешь, – сказала она с каким-то облегчением, когда я сел рядом.