Исроэл Рабон - Улица

Сторож рассмеялся.

— Видите, — сказал он мне, — эта тварь крестится каждый раз, как видит меня. Она считает меня злым духом, который виноват в ее несчастье… Вот беда!

В следующей комнате также находились женщины. Все они толпились у огня, кроме одной, которая лежала на кровати и что-то шила белыми дрожащими пальцами.

В пятой комнате сторож сказал мне:

— Здесь есть свободные койки. Вы можете занять одну из двух.

Он показал мне их и сразу же вышел из комнаты.

В комнате было темно, почти полный мрак. Единственное окно заслоняло красное кирпичное здание. Я очень устал, лег на одну из двух свободных кроватей и сразу же уснул.

Проснулся я на заре. Должно быть, было еще совсем рано. Из-за дома напротив окна солнце не проникало в комнату. Рядом со мной на кроватях лежали пять человек. Я как следует вгляделся и узнал среди них того, по чьему совету я сюда попал. Его рот был открыт, и короткое дыхание, которое говорило о нездоровых легких, вырывалось из его груди. Сквозь волосы на его длинном лице была видна бледная иссохшая кожа, которую сейчас, во сне, покрывал слабый румянец.

Все от души храпели. У двух были благородные изможденные лица и ввалившиеся глаза.

У окна стояли деревянные доски, на которых были нарисованы лица, в основном портреты нищих. На одной картине я узнал лицо нищего, которого видел в первой комнате. Я понял, что среди моих здешних соседей есть художник. Кто именно — я не знал. Меня это заинтересовало, и я стал ждать, пока кто-нибудь проснется, чтобы заговорить с ним и узнать, кто здесь художник.

В соседней комнате раздался шум. Было слышно, как люди проснулись и зашевелились на кроватях. До меня донесся негромкий, глухой, мрачный женский голос. Этот монотонный голос медленно, рыдая, повторял:

— Мойде ани лефонехо… [37] Благодарю Тебя ( древнеевр ). Начальные слова молитвы, произносимой после пробуждения.

Какая-то нищенка молилась, и слова молитвы вползали в комнату и поглощались стенами.

Вдруг кто-то рядом со мной зашевелился. Человек, лежавший на соседней кровати, выпростал руку, взмахнул ею, будто что-то отгонял от себя, и открыл глаза. Взгляд его упал на окно, в котором уже занимался новый день. Потом он снова закрыл глаза и заснул. Через несколько минут снова открыл глаза.

— Когда здесь положено вставать? — спросил я.

Он посмотрел на меня и ответил:

— Когда хотите. Можете лежать на кровати весь день и всю ночь, если у вас в кровати есть еда.

— А сторож не гонит?

— Нет, ему до нас нет дела.

— И никаких проверяющих из магистрата?

— Не припомню, чтобы приходили проверяющие. Художник наш, например, любитель дрыхнуть, — он показал мне на человека, лежавшего на третьей от меня кровати; я узнал того, который меня сюда зазвал. — Он может так лежать два дня и две ночи подряд. Вы полагаете, он болен, нездоров?.. Ничего подобного, он и не подумает высунуться в город — лежит себе в кровати и спит. Нет, что я говорю — спит. Он лежит и смотрит, лежит и смотрит… И вот так вот, понимаете ли, два дня подряд!..

Тот, кто говорил мне все это, поднялся и спрыгнул с кровати. Он быстро оделся и ушел в город. Я тоже встал и ушел. Вернулся я поздно вечером. Весь день я слонялся по городу и вернулся, замерзнув. Все спали. Только мой сосед сидел у печки и пек в ней картошку, которую вынимал из кармана.

Я подошел к печке и стал греть кости. Мой сосед был чернявым, высоким, крепким мужчиной с сухощавым, перекошенным лицом, на котором блестели живые, веселые глаза. Он то и дела доставал из кармана куски угля и подбрасывал их в огонь.

— Ну, как ваши дела? — с улыбкой спросил он, раскусывая печеную картошку.

Я ответил ему тоже с улыбкой. Он мне понравился. Он сидел на полу, обхватив печку ногами.

— Хотите — съешьте пару печеных картофелин.

Освещения не было. От красного огня в печи ложились красные тени. Я сел на пол и взял картофелину из его рук.

— Художника все нет, — сказал сосед, оглядевшись. — Он сегодня, конечно, уже не вернется. Вероятно, продал где-то картину, получил деньги и запил в «Домике». Завтра вернется и на два дня заляжет в постель.

Он швырнул в печку несколько кусков угля.

— Работал сегодня на фабрике — уголь грузил. И получил два кармана угля. Чтоб вы знали, в мои карманы помещается немало, — и он рукой указал мне на свои карманы.

Огонь разгорелся и затрещал.

— Как давно вы здесь?

— Три недели.

— А прежде где жили?

— В Варшаве. А там, — сказал он со смехом, — тоже пять недель ночевал в приюте для нищих. Я люблю большие города. Есть где переночевать. В маленьком городишке ты должен просить, чтобы тебя пустили на ночлег. А если уж тебя пустят, то все время следят за твоими руками, чтобы ты чего не украл. А в большом городе идешь себе, понимаете ли, в приют для нищих. Только в Галиции с этим трудно. Там нужно получить мешок бумаг и документов, и сам бургомистр должен их подписать. В гробу я видал всех бургомистров, и ноги моей в Галиции больше не будет! А ты что делаешь? — спросил он меня.