Людмила Улицкая: Конец сюжетов

Женя повеселела. Сестра принесла ей ходунки — каждый день Женя стояла на своих ногах все дольше и дольше. Потом ложилась, мокрая от напряжения, и Кирилл долго перебирал руками пальцы ее ног — пока они не разогревались от его тепла…

Через месяц Женя выкатилась из палаты в коридор — не в кресле, которым ей до сих пор не разрешали пользоваться, а в ходунках, шаг за шагом. Первое, что она увидела в коридоре, была драка двух мальчишек: один, без ног, сидел в коляске и ловко лупил длинными руками второго, который крепко держался на двух костылях, у него не было одной левой руки от локтя и правой ноги по колено. У того, что сидел в коляске, было явное преимущество…

— Противопехотные мины, — догадалась Женя.

— Эй, сейчас Ильясова позову, он вам обоим накостыляет! — крикнула медсестра с поста. Колясочник ловко развернулся и поехал прочь…

Женя задохнулась. Но развернуться сама не смогла.

— Кирилл, помоги вернуться в палату, — попросила она, и Кирилл осторожно развернул ее ходунки.

В конце мая Хава Иванова приехала из Иерусалима. Она прожила там семь месяцев, училась в каком-то еврейском университете.

Пришла в гости. Красивая и постаревшая. На голове намотана была какая-то серебристая чалма, длинное светлое платье элегантно болталось вокруг похудевшего тела.

Стояли на балконе. Женя упиралась локтями в бортик ходунков. Она могла и самостоятельно сделать несколько шагов, но в ходунках все-таки чувствовала себя увереннее.

Хава была необыкновенно молчалива, так что Женя сама задала ей вопрос:

— Ну, и что ты там изучала?

— Язык и Тору, — сдержанно ответила Хава.

— Ну и как? Научили?

— Трудно, — ответила Хава. — Чем больше ответов, тем больше вопросов.

Деревья кончались на уровне пятого этажа, с балкона видны были только мелко-кудрявые макушки двух ясеней, и земля под ними едва просвечивала. Бросаться вниз Жене больше не хотелось…

— Я, Женя, решила с учебой покончить. Кажется, я вообще не с того места начала. Хочется все бросить и начать жить заново…

— Это я могу понять, — согласилась Женя.

Потом они выпили чаю. Потом Хава усадила Женю в кресло, налила в таз теплой воды, поставила в него Женины тощие ноги. Остригла ногти, потерла пятки пемзой. Нашла старую бритву и побрила редкие длинные волосы на голенях. Вытерла, намазала кремом. Все молча.

Потом, не поднимая головы, сказала очень спокойно:

— Столько пены внутри. Но немного освобождаюсь: всю жизнь страдала, что Костя тебя любил… Он ведь тебя так и не разлюбил…

— Какие глупости… Это все было в позапрошлой жизни. Мы же теперь заново живем… Что там Тора по этому поводу говорит?

— Благодарю Тебя, Царь живой и сущий, за то, что по милости Своей ты возвратил мне душу мою… Это утренняя молитва, Женя. На иврите очень красиво, — и Хава проговорила гортанную длинную фразу.

Надо сказать Сереже, чтобы принес эти две рукописи. А то принял сам к печати, а редактуру сделать толковую не сможет, — подумала Женя. — И Сашку надо попросить, чтоб купил Кириллу новые штаны. Синие и черные. Две пары. И ответить на письмо… И записать, наконец, дела в книжку…