Эфраим Севела - Клен ты мой опавший

—И его не припоминаете? — показала Клава пальцем на Васю.

— И его не помню.

— Как же так? — растерялась Клава. — Вы в войну работали фотографом на маленькой станции… в Средней Азии.

—Я в войну на фронте был, — ответил он и показал на левый пустой рукав халата, свисавший с плеча.

— Обозналась я, — от смущения Клава прикрыла пальцами рот. — Извините.

Большая кухня коммунальной квартиры, которой пользуются одновременно все семьи, живущие здесь. Поэтому на кухне тесно и шумно, как в бане. Пар клубится над десятками кастрюль, что стоят на стоящих в ряд газовых плитах, и хозяйки хлопочут над своими посудинами, на длинном столе режут овощи, чистят картофель. Дети путаются под ногами и даже в этой тесноте умудряются кататься на трехколесных велосипедах. Женщины привычно поругивают детей, болтают друг с дружкой, делятся новостями, ищут сочувствия.

Полина. Мой вчера еле домой приволокся. Нашел кошелек, хотя я его прятала, прятала, — все деньги выгреб и до копейки все пропил. Господи, хоть в петлю лезь! Дочка — невеста. Одевать надо, обувать. Где денег напасешься, ведь он все пропивает?

Женщина с грудным ребенком на руках. А мой… избил меня… места живого не оставил… а мне ребенка кормить… в груди молоко кончилось.

Клава. Послушаю я вас, бабы… жалко мне вас до слез…

Полина. Чего жалеешь? Себя жалей… Одной-то вековать легче?

Клава. Худо одной… Да зато есть, что вспомнить.

Женщина с грудным ребенком на руках. Верно, Клава. Хоть недолго… да испытала ты счастье.

Клава (улыбнувшись). Вася не пил. Капли в рот не брал. Бывало, закончу я работу, иду вместе в женщинами с фабрики — никого не встречают, один мой Вася стоит у трамвая — меня ждет…

И столько в лице у Клавы искренней веры в то, что она говорит, что слушатели начинают отчетливо себе это представлять, будто присутствовали при этом.

…Площадь перед фабрикой. Толпа женщин, выходящих из ворот. И Вася стоит на остановке трамвая, ища глазами в толпе Клаву. Не такой он, каким мы его помним, а такой, каким Клава его видит много лет спустя. Вася намного красивей, чем был на самом деле. В пиджаке и рубашке, наглаженной руками любящей Клавы. И не стрижен он наголо — у него роскошная шевелюра, с непослушными завитками. Лишь глаза все те же. И улыбка. Застенчивая и добрая.

Увидел Клаву, вспыхнул от радости, словно первый раз пришел на свидание. Взял у нее сумку, обнял девушку, прижал к себе. И пошли они так, в обнимку, любуясь друг другом и не видя, с какой завистью смотрят на них другие женщины. Клава ниже его и снизу заглядывает ему в лицо, а он наклонил к ней голову. Так и идут, будто они одни на всей улице.

Поравнялись с киоском, где из бочки качают пиво. Киоск густо обступили мужчины, с наслаждением потягивают аппетитно пенящееся пиво.

Клава (усмехаясь). Вась, а Вась, давай пива возьмем. Ну, какой ты мужик, если пива не пьешь?

Вася (смеется). Обойдусь. Лучше денег соберем, тебе новое платье купим.

Клава (настаивает). Я хочу пива! И ты выпей. Хоть чуточку. Самую малость.

Вася (улыбаясь). Твое слово — закон.

И они стоят с кружками в руках, но глаз друге друга не сводят. Клава отпивает пиво маленькими глотками, смеется, а Вася только пену сдувает губами и не пьет, а смотрит на Клаву, словно видит впервые.

Над киоском на высоком столбе — рупор уличного радиорепродуктора. Из него льется мелодия — грустный перебор струн мандолины, а потом хриплый, испитой голос, тот самый, что остался в памяти с войны, с маленькой станции в Средней Азии, запел:

Клен ты мой опавший, Клен заледенелый, Что стоишь, нагнувшись, Под метелью белой?

Замирает кружка с пивом у губ Клавы. Улыбка слетает с лица, и страх заполняет глаза. А Вася улыбается, смотрит на нее, будто и не слышит этой песни.

П о л и н а (со злостью). Врешь ты все! Не было всего этого! Счастливая была… Так я тебе и поверила. Не рассказывай сказок. Такого не бывает. У бабы счастья быть не может. Это только в кино да в книжках… на дурачков рассчитано…

Клава (чуть не со слезами). Было! Все было! И счастье было, и любовь была…

П о л и н а. Не было! Врешь!

Клава (упрямо). Нет, было! Я, может, только тем и живу, что светлое в памяти сохранила…

Женщина с грудным ребенком на руках. Полина! Грех обижать вдову.

Полина. Никакая она не вдова! Не было у нее мужа!

К л а в а (в ярости). У меня не было мужа?

П о л и н а. Не было! Врешь! Все придумала, что» бы нас дразнить.

Клава ринулась к Полине. Обе женщины сцепились в яростной безжалостной схватке. Загремели, падая с плит, кастрюли, заплакали в испуге дети, кричат женщины. Клава и Полина катаются по полу, вцепившись друг другу в волосы.