Эфраим Севела - Мама

— Имя! Фамилия! — рычит Заремба.

— Лапидус… — моргает Янкель. — Ян… Унтер-офицер сверил его слова с бумагой, которую держал в руке, и поднял тяжелый уничтожающий взгляд.

— Тут написано другое имя… Янкель… Ты что мне голову морочишь?

— Извиняюсь, пан унтер-офицер. Янкель — это по-польски Ян…

Заремба недоверчиво уставился на него:

— Ты разве поляк?

— Нет… — замотал головой Янкель. — Но я думал…

— Индюк думал и сдох! — поучительно изрек Заремба. — Меньше думай, а слушай команды старшего по званию.

— Хорошо, пан унтер-офицер, — согласно кивнул Янкель.

— Не хорошо, а так точно! — взревел Заремба.

— Извиняюсь, пан унтер-офицер.

— Не извиняюсь, а слушаюсь!

— Спасибо за разъяснение, пан унтер-офицер.

— Не спасибо, а здравия желаю! Ясно?

— Не все ясно, — простодушно пожал плечами Янкель, — но я…

Над ними низко проревел самолет, поливая плац из пулеметов. Все — новобранцы и их командиры — бросились на землю, поползли в разные стороны. Загорелось здание казармы. Оттуда бегут полуодетые новобранцы. Их, как зайцев, расстреливают немецкие летчики.

Янкель и пан Заремба лежат рядом. Янкель поднял голову, покосился на унтер-офицера. Тот потерял бравый вид. Лицо и даже усы в густой пыли.

— Вы живы, пан унтер-офицер? — почтительно осведомился Янкель.

Заремба отхаркнул сгусток земли изо рта, чуть ли не в лицо Янкелю.

— Я тебя переживу, Янкель.

Самолеты в небе делают разворот и снова устремляются вниз. Все, кто в состоянии, бегут с плаца. Унтер-офицер поднялся с земли, счистил пыль с колен своих шикарных галифе и с завидной легкостью пустился бежать во весь дух. Янкель устремился за ним, путаясь в полах шинели. Он бросил свои вещи, которые держал подмышкой, швырнул в сторону ботинки и догнал, поравнявшись с унтер-офицером.

т— Ну, а мне куда прикажете, пан унтер-офицер? — задыхаясь, спросил он на бегу.

Заремба, не замедляя бега, пролаял:

— К чертовой матери!

Пулеметная очередь подняла фонтанчики пыли у их ног, и они оба, как по команде, грохнулись навзничь.

— Куда я иду? — говорит Янкель. — Я иду к матери. В полном обмундировании, да еще в шинели внакидку, он сидит на обочине дороги среди присевших передохнуть и перекусить беженцев: женщин, стариков и детей. Разговаривает он со старым поляком, из польских аристократов, одетым в брюки-гольф, бархатный жилет и охотничью шляпу с пером, а ботинки на ногах развалились, и обе подошвы отстали и шлепают.

По дороге движется бесконечная толпа беженцев, везя жалкие остатки скарба в детских колясках, на ручных тележках, а кто покрепче, тащит на себе, навьюченный до предела. В толпе беженцев мелькают то и дело военные без оружия, а порой и без знаков отличия.

В кювете валяются раскрытые чемоданы и сумки, охапки разбросанных вещей: дамские шляпки, мужские пальто, меховые шубы. Это все брошено теми, кто прошел по дороге. Возле меховой шубы вместе с ремнем и портупеей поблескивает на солнце офицерская сабля в ножнах.

— А где мать? — без особого интереса спрашивает старик-попутчик.

— В Вильно, — вздыхает Янкель.

— Далеко идти, — качает головой старик. — Зачем ты это на себе таскаешь? Армии польской больше нет, — он показал на шинель на плечах Янкеля.

— А что же, я голым пойду? — удивляется Янкель. — Моя цивильная одежда осталась в казарме.

— Мало кругом барахла? — спросил старик. — Выбирай любое, надевай.

— Как же я возьму? — недоуменно глянул на него Янкель. — Это же не мое. Чужое.

— Оно уже ничье, — горестно сказал старик. — Бери, глупый. А это сбрось с себя, да побыстрее.

— Нет, — качнул головой Янкель. — Это — казенное. Не могу бросить. Я дал расписку.

— Кому? Пойми, юноша, Польши больше нет. Ее поделили Гитлер и Сталин. Немцы — с запада, русские — с востока. Вот мы идем, а к кому попадем, знаешь?

— Знаю, — простодушно улыбнулся Янкель. — К маме.

Старик хотел было съязвить в ответ, но гул приближающихся самолетов отвлек его. Толпа с дороги бросилась врассыпную в поле, роняя чемоданы, бросая тележки и детские коляски с вещами. Тень от самолета проносится над опустевшей дорогой, на которой валяются одни лишь вещи. А люди бегут по полю, волоча детей, маленьких таща на руках.

Гремят взрывы. К небу поднимаются тучи земли. Падают люди. Истошно кричат раненые. Захлебывающийся детский плач.

Янкель бежит во весь дух, путаясь в полах шинели. Обегает воронки от бомб, перепрыгивает через убитых. Слева и справа от него тоже бегут люди. Но он не различает лиц, одни размытые пятна.