Вера Колочкова - Слепые по Брейгелю

Ей было двенадцать лет, когда он ее изнасиловал. Очень обыденно все произошло, очень быстро. Она даже толком испугаться не успела. Нет, испуг был, конечно, только он какой-то был… ненастоящий. Как у стоматолога, когда зуб выдирают с уколом. Вроде и страшно, а ничего не чувствуешь. Сидишь в кресле, словно замороженный истукан, и кажется, что обезболивающее лекарство по мозгам растекается, и боишься пошевелиться. Наверное, в этот момент дядя Леша ее волю с корнем и вырвал. А она не почувствовала ничего. Ну, кроме физической боли и сильного отвращения. Но что такое физическая боль в сравнении с потерей воли? Ничто. А иначе как еще объяснить, что не закричала, не заплакала? Сидела потом, сложив руки на коленях, слушала, как он ей втолковывал осторожно-ласково:

— Прости, я тебе больно сделал… Но в двенадцать лет уже все это делают, Машенька. Только все это делают с сопливыми мальчишками, а тебе повезло, у тебя все по-настоящему, по-взрослому получилось. Ты поняла меня, да?

Кивнула головой безвольно.

— Только маме ничего не говори. Она не поймет, рассердится, еще и побьет, не дай бог. Она же мама, ей так положено, чтобы сердиться. Это наша с тобой общая тайна будет. Мы же оба с тобой перед мамой виноваты, правда?

Кивок головы.

— Ну, вот… И тайна у нас общая, и вина общая. А еще мы хотим, чтобы мама нами довольна была. И счастлива. Ты же хочешь, чтобы мама была довольна и счастлива?

Кивок…

— Умница, Машенька. Правильно. Любая дочка хочет, чтобы ее мама счастлива была. Молодец… Именно так все и должно быть в хорошей семье. Именно так и бывает… Поняла? Ну, иди в ванную, тебе хорошенько помыться надо. Маме — ни звука…

Она и не издала ни звука. Только в себе замкнулась. Ходить стала осторожно, в землю смотреть. Не плакала, но и улыбаться перестала. Напряжение внутри было такое… Иногда казалось, током от страха бьет. А еще неправильной себе казалась, недостойной, стыдной. Будто она была кукла с вывернутым наизнанку поролоновым телом. Была у нее в детстве такая кукла, Лялей звали. Соседский мальчишка ей брюхо расковырял, чтобы посмотреть, что там, внутри… А мама потом Лялю на помойку снесла.

Она очень боялась, что мама догадается. На помойку, конечно, не выставит, но… Это же будет один сплошной ужас, если мама догадается. Потому и терпела дядю Лешу еще, еще… Убеждала себя, что главное — вынести эту пытку, сцепив зубы. Это ж недолго по времени — перетерпеть, когда пытка закончится. Тем более дядя Леша и сам обещал, пыхтя и елозя по ее худосочному тельцу — потерпи, миленькая, я быстро… Вот так, миленькая, вот так…

Нет. Лучше не вспоминать. Только допустишь в себя малую толику того ужаса, как он разрастается внутри… Как же он запугал ее тогда! Еще неизвестно, чем бы эта история закончилась, если б однажды вечером к ним домой классная руководительница не явилась, математичка Татьяна Тарасовна, хорошенькая, только после института, с умными задумчивыми глазами. Мамы дома не было, дядя Леша ей дверь открыл…

Они потом сидели на кухне, беседовали. А ее, естественно, не пустили, из педагогических соображений, наверное. Но она все слышала, сидя, как мышка, в своей комнате.

— Понимаете, меня очень беспокоит ваша девочка, — деликатно понижала голос почти до шепота Татьяна Тарасовна. — Я бы хотела с вами поговорить, так сказать, приватно. Ну, чтобы в школу не вызывать, чтобы не при всех…

— Да, понимаю, — ровным задушевным голосом вторил ей дядя Леша. — И чем же она, позвольте, вас беспокоит?

— Ну… Она какая-то странная стала в последнее время. Вялая, невнимательная. Но внутри, мне кажется, страшно напряженная! Может, у вас в семье что-то происходит? Ведь вы же отчим, да?

— Да. Отчим. Но я…

— Нет, вы простите, конечно, что я так бесцеремонно спрашиваю. Но… Согласитесь, в таких семьях всякое бывает. Раньше Машенька с мамой жила, привыкла, а потом вы появились… Может, Машенька маму к вам ревнует и оттого страдает?

— Да нет, ничего такого у нас не происходит. Живем, дай бог каждому. И ребенка любим, как умеем. Наверное, вам показалось…

— Нет, не показалось. Я же вижу. Она другая стала, она боится всего. Боится дружить, боится отвечать на уроках, вздрагивает, когда ее окликнут. А когда к доске вызывают, как на голгофу идет, честное слово! Встанет, скукожится и двух слов связать не может. Она и раньше, конечно, не из бойких была, но тут… Такие перемены…

— Ну, я не знаю, что вам и сказать. Может, это у нее от природной стеснительности? Вообще-то она у нас скромная девочка. А может, возрастное… Девчонки, когда подрастают, обычно начинают страдать всякими комплексами.