Леонид Пантелеев - Верую…

За оградой элегантный двор, вроде двора какого-нибудь «дома Бенуа» у нас в Питере. Кажется, в центре его — фонтанчик. Никаких признаков церкви.

И вдруг жена моя говорит:

— Посмотри.

У подъезда справа небольшая медная дощечка:

Заходим. Обыкновенная парадная лестница многоэтажного доходного дома. Из богатых. Широкая лестница. На площадке бельэтажа целиком застекленная стена, над этой матово-стеклянной стеной-ширмой полукругом славянская вязь. Что там написано — уже не помню. Может быть, тоже, что тут — православный храм.

Дверь не поддается. Хотим нажать кнопку звонка, может быть, и успеваем нажать, — не запомнил. Но помню, как справа от двери открылось окошечко и в окошечке появилась до пояса русская круглолицая и румянолицая красавица. Спрашивает, что нам угодно. С удивлением слышит русскую речь.

— Службы сегодня нет. Ближайшая всенощная — в субботу вечером.

Сегодня понедельник. А на среду у нас уже заказаны билеты на самолет.

Этим коротким разговором с молоденькой попадьей и закончилась наша тогдашняя попытка побывать в русской церкви.

А следующая наша поездка в Венгрию состоялась только зимой 1977 года.

Побывали мы в русском храме на улице Лендваи утром 19 января по новому стилю.

На этот раз звонить и стучать было не нужно. Отворив дверь, очутились в маленькой прихожей, где при желании можно снять пальто, оставить ботики или галоши. Из прихожей попадаем в соседнюю комнату, метров на двадцать — двадцать пять. Это и есть церковь. Маленький алтарь, невысокий амвон, небольшая конторка — свечной ящик. Два или три окна на улицу.

Когда мы вошли, на маленьком клиросе крохотный хор из четырех-пяти человек очень задушевно пел:

Только тут, грешный человек, я вспомнил, что нынче — Крещение, шестое по-старому. А молящихся — десять-двенадцать человек. Из них только одна девушка, барышня, остальные — пожилые, почти все женщины и почти все интеллигентные.

Купили у белобородого старосты длинные белые свечи, положили сколько-то форинтов на блюдо, поставили свечи — куда именно, не помню.

Вообще — было это сравнительно недавно, а в памяти все держится очень смутно. Даже не запомнил внешности священника, только слышится его грустный голос…

Да, и этот сон наяву — очень печальный сон. И радостно, и сладко, и — грустно, даже тягостно на душе.

Служба кончилась, все друг с другом перепрощались и стали расходиться.

Мы шли до площади с невысокой пожилой дамой. И она нам поведала такую невеселую и такую типичную историю этой маленькой православной общины.

То же, что и в Женеве, и в Веймаре. Община вымирает. Большинство ее членов — русские женщины, жены венгерских военнопленных, приехавшие сюда пятьдесят с лишним лет назад. Менее пожилые, но тоже уже сильно пожилые — их старшие дочери. Мужья этих женщин, как правило, католики. И дети, естественно, тоже воспитываются в вере отцов.

Вот и редеют, сильно редеют ряды молящихся. Даже слово это «редеют» здесь неуместно: нечему уже и редеть. И никаких нет рядов .

— На прошлой неделе отпевали вашу землячку — из Петербурга. Чуть ли не каждые полгода так. А ведь было время — перед войной и даже уже после войны — когда в центре Будапешта был открыт православный русский собор, пел хор, служили два священника, диакон…

Да, очень безрадостное сновидение.

И все-таки…

Все-таки — если даст Бог еще раз побывать в Будапеште, знаю: потянет, непременно потянет на улицу Лендваи, на этот крохотный, уходящий под воду островок русского православия.

Церковь без паствы не может существовать. Это не требует доказательств. Но не может существовать, не распадаясь, не погибая духовно, и народ без церкви.

Спрашивается, однако, — без какой церкви?

Выше я говорил, что могу молиться и чувствую присутствие благодати в любом храме — даже нехристианском. Значит ли это, что я способен переменить веру, стать мусульманином, иудеем, буддистом? Нет, не способен. Ни при каких обстоятельствах.

Отец у всех людей один, но Сын Божий родился в Вифлееме, истинная вера — христианство, и истинное спасение человечества — в христианстве.

Я каждый вечер слушаю радио. На свете происходит много событий значительных, чреватых как разрядкой, успокоением, так и возможностью взрыва, мировой катастрофы, социальных катаклизмов… Юг Африки, Центральная Америка, вьетнамо-китайская граница — все это если еще не объято пламенем, то чрезвычайно огнеопасно, вот-вот запылает.