Леонид Пантелеев - Верую…

Но вот однажды днем мы едем в нашем маленьком голубом автобусе, обозреваем город. И вдруг кто-то говорит:

— Смотрите-ка! Русская церковь!

Успеваю оглянуться и вижу белую пятиглавую церковку с золотыми луковицами-куполами. Сразу же чувствую на себе несколько пар внимательных глаз. Или это мне кажется? Может быть, и кажется.

Тут же возникает совершенно непобедимое, страстное желание побывать в этой церкви. Запоминаю место. Неподалеку — небольшая городская тюрьма. Над ее башней — белый флаг.

— Это значит, что в тюрьме в этот день нет ни одного заключенного, — объясняет швейцарец-гид.

Но как же осуществить нам наше желание? И осуществимо ли оно вообще? Ведь целый день мы на людях, живем по точнейшему расписанию: поездки по городу, экскурсии, посещение музеев, кальвинистских и католических соборов, театров… завтраки… обеды… ужины…

Рано утром?

Но успеем ли к завтраку? А вдруг хватятся… И вообще служат ли в этой церкви раннюю обедню? Да и открыта ли она?

Как уже не один раз бывало в моей жизни, происходит маленькое чудо. В тот же день (или, не помню, на другой день) приходит к нам в номер староста группы, секретарь ленинградской писательской парторганизации, и с кривой усмешкой, с некоторой даже излишней развязностью заявляет:

— Тут наши товарищи надумали после обеда пойти в кино. Поинтересоваться, что это такое — порно . Каким образом, одним словом, они тут разлагаются. Как вы на это? Пойдете?

Говорим, что — нет, не пойдем. Не интересуемся.

Минуты три спустя является несколько встревоженная и огорченная гидша «Интуриста».

— Это верно? Вы не пойдете? Почему?

— Просто не хотим.

— А что тут такого ужасно плохого?

— Я не говорю, что тут непременно что-нибудь ужасно плохое. Но нам не хочется. Не за такими впечатлениями ехали.

В конце концов желание увидеть пикантный фильм побеждает. Даже у тех, кто непосредственно к нам приставлен. Уходят все. Стоя у окна, мы видим, как шумная компания переходит улицу. Считаем их. Да, ушли все.

Подождав минут пятнадцать-двадцать, выходим на улицу и мы. Но — куда же идти? Где искать эту церковь? Знаю, что это там, на той стороне озера, в том приблизительно направлении. А дальше? Женева — город франкоязычный, мои же познания в этом языке ограничиваются программой двухклассного приготовительного училища баронессы фон Мерценфельд, где я учился пятьдесят лет назад. Спрашиваю по-немецки:

— Sagen Sie bitte, wo befindet sich hier die ortodoxische Kirche?

— Pardon, — и пожимают плечами. Или не знают, или не понимают моего тоже не ахти какого блестящего немецкого выговора.

Наконец попадается пьяный. Кстати сказать, первый пьяный, которого мы встречаем в Швейцарии. Не какой-нибудь «Вася, ты меня уважаешь», а просто средних лет господин в шляпе несколько набекрень, весь распахнутый и сильно навеселе.

Он сразу понимает, что нам нужно.

— Ortodoxische… Kirche?! О!

И начинает бесконечно долго объяснять, как нужно идти. Показывает пальцами. Направо. Налево. Прямо. Опять налево… Рисует на ладони какую-то схему. То и дело спрашивает:

— Verstehen Sie?

Ничего не поняв, мы благодарим и идем в указанном направлении. Делаем сто пятьдесят — двести шагов и видим тюрьму с белым флагом на башне, а там — за мостом — золотые куполки русской церкви.

Церковь открыта. Еще рано, службы нет, но в глубине храма помигивают лампады. За свечным ящиком никто не стоит, но где-то справа от входа столик или лоточек, на нем крестики, иконки… И рядом прохаживается немолодой высокий, стройный еще господин в толстовке. Да, в серой коломянковой толстовке, какие у нас были в моде в первые годы революции. Мы здороваемся. Спрашиваем, можно ли купить свечу.

— Ксения Александровна! — негромко зовет господин в толстовке, и тотчас откуда-то из глубины церкви появляется пожилая дама. Мило кивает нам и идет за свечной ящик. Бросается в глаза интеллигентность этих людей. У нас за свечными ящиками и вообще среди обслуживающих церковь недуховных лиц уже давно в редкость увидеть женщину, про которую можно сказать: дама. А мужчин — тех и вообще не увидишь за свечными ящиками. В маленьких провинциальных церквах даже часы читают женщины.

Покупаем за пятьдесят сантимов белую, длинную, какую-то основательную свечу, проходим к распятию… Ничего отличного, кроме этих милых старомодных людей, да разве еще этих белых стеариновых свечей, ничего отличного от нашего — питерского, московского, антропшинского или киевского — не обнаруживаем. Кажется, еще Шульгин писал, что православная церковь навсегда останется тем островом, где отдохнет русская душа. Добавлю — где бы она ни стояла, эта церковь.