Леонид Пантелеев - Верую…

Это по случаю получения именно этого ордена.

Все братья отца тоже были военные. Ни у кого из них детей не было: женились поздно, погибли или в первую войну, или сразу после нее. Один из дядей был женат на дочери Демидова Сан Донато (незаконной, от какой-то итальянской певицы). Она была очень красива: жгучая итальянка, но взбалмошная.

Никого уже нет.

Пишите, спрашивайте, буду рассказывать обо всем, что вспомнится».

Однако долгое время Наталия Сергеевна об отце своем не писала мне и вообще к прошлому не возвращалась. Всю весну и все лето 1961 года ее помыслы были сосредоточены на предстоящем переезде к сыну. Конечно, я не отговаривал ее от этого шага. Как я мог? «Живу ожиданиями переезда», — писала она. И в следующем письме: «Еду! Решилась!»

И тут же объясняет:

«Знаете, что повлияло на меня, явилось толчком к моему решению? Одна короткая фраза в письме сына, что „без меня в их доме стало пусто“».

Много ли надо человеческому сердцу?

Пишу ей: правильно поступаете.

И в другом письме:

«От души хочу, чтобы наладились у вас отношения и чтобы все вы не только знали и помнили, но и всегда чувствовали сердцем, что вы — близкие».

Вывожу на бумаге эти хорошие, правильные слова, а сам знаю, знаю (и она, должна ведь, знает, но не хочет знать, зажмуривается и забывает), что ничего путного из этой поездки не выйдет, что пойдут прахом все благие намерения, все мечты и надежды.

«Я полна ожидания отъезда, — пишет она, — и готовлюсь к нему. Как-то уже привыкла к той семье, и мне их, представьте, недостает. Уверена, что Вы порадуетесь этому».

Нет, не радуюсь.

А она и в самом деле деятельно готовится к отъезду, пересылает на имя сына бандеролями книги, ликвидирует «движимое имущество».

«Продаю задешево, т. к. в комиссионном, в связи с денежной реформой, застой. Помогает распродаже ходячее радио, которое у нас в городе работает исправно».

И в том же письме:

«У меня какое-то чувство крутого подъема, достигнув которого я совершу „все земное“, окажусь у тихой пристани, когда не надо будет вечно заботиться о себе.

Устала я и только теперь ясно почувствовала это».

Мысли об отъезде и сборы к нему не мешают ей, однако, жить «злобой дня», вести переписку с друзьями, с редакциями, много читать, активно работать в обществе слепых… В курсе городских дел держит она постоянно и меня. Через три-четыре дня мне становятся известны все россошанские сенсации:

«Вчера в Россоши останавливался на 10 минут правительственный поезд, Н. С. выходил на перрон к толпе приветствовавших его граждан. Каковы были вопросы и ответы — еще не знаю».

«…Недавно у нас в городе было такое загадочное явление. В конце января на путях около вокзала ползали по снегу какие-то мухи, точно налитые кровью…»

Накануне она была у соседей, «смотрела в телевизор героя-космонавта и слушала его голос».

Как и раньше, делится она со мной мыслями о прочитанном.

«Читая „Вратаря республики“ Кассиля, я была поражена образом дочери профессора Токарцева Лидии: сколько в ней общего с моей дочкой Ириной — тип девушки, ко всему относящейся свысока, со всеми запанибрата! Значит, когда Кассиль писал этот роман, такой тип был распространен, и, знаете, мне от этой мысли стало как-то легче…»

Летом 1961 года приезжала к Наталии Сергеевне из Сибири внучка Рита, дочь Ирины… Не хочу в подробностях рассказывать об этой гостье. Молодая женщина эта, получившая высшее образование, уже побывавшая замужем и разведенная, работала тогда почему-то «в области торговли», то есть продавцом в магазине. В свое время она писала бабушке очень ласковые письма, некоторые из них хранятся в моем архиве. Но вот какими словами сообщает мне Наталия Сергеевна об отъезде Риты:

«Уезжая, внучка просила у меня денег, чтобы дорогой что-то купить, а на месте перепродать втридорога. Я довольно грубо отказала. Расстались мы холодно, и обе понимаем, что навсегда…»

Внучка уехала, а сама Наталия Сергеевна все еще сидит в Россоши. Давно уже проданы столы и стулья, железная кровать, кухонная посуда, электрические плитки, остатки угля… Давно уже спит Наталия Сергеевна на топчане, завтракает и обедает на подоконнике… А отъезд ее из месяца в месяц откладывается.

В августе она сообщает мне, что «провела читательскую конференцию среди своих слепых. Это — моя лебединая песня. Там я от всего этого отдохну, займу свой угол… Что ж, всему свое время, пора и честь знать. Скоро трогаюсь».