Юрий Брайдер - Миры под лезвием секиры. Между плахой и секирой

Уже после первой — еще разминочной — серии ударов изнутри осторожно поинтересовались:

— Кто там?

— А ты не догадываешься? — зловеще спросил Зяблик и чуть погодя добавил: — Лярва…

Дверь едва-едва приоткрылась, и хозяйка выглянула из душного полумрака, пахнущего нафталином, помоями и «маньками» — маниоковыми лепешками, жаренными на мартышечьем жире. Лицо, обращенное к незваным гостям, было свежее, с ясными глазами, но язык не поворачивался назвать его обладательницу девушкой — очень уж она была плотна, коренаста, большегруда.

— Что вам надо? — спросила она и длинно, тяжело глотнула, как будто перед этим держала во рту сухую корку.

— Сейчас узнаешь! — Зяблик уже вломился в прихожую и придерживал дверь открытой, дожидаясь, пока вернется Смыков, вышедший из подъезда звать Верку.

Четвертый из их ватаги — нехристь Толгай, больше известный под кличкой Чмыхало, — должен был пока оставаться снаружи, наблюдая одновременно и за своим драндулетом, и за ближайшими окрестностями. Место было дурное — варнаков здесь уже не раз видели, а там, где варнаки появляются, и всякая другая погань вьется.

— Вы ошиблись! Уходите, пожалуйста, прошу вас… — в голосе молодой хозяйки появились умоляющие нотки.

— Не нас, значит, ждешь? А кого? — Зяблик замахнулся на нее открытой ладонью, впрочем, больше для острастки.

Тут его оттер в сторону Смыков, следом за которым шла Верка с фельдшерским чемоданчиком.

— Здравствуйте, — шаркая подошвами по несуществующему коврику, сказал Смыков. — Одна живете?

— С бабушкой. — Первая слеза уже катилась по щеке девицы.

— Понятно, — Смыков глянул по сторонам, словно бабушка могла прятаться где-то здесь, среди вороха изношенной одежды и кучи стоптанной обуви. — А где же она сейчас?

— В Лимпопо пошла. За мукой.

— Давно пошла?

— Давно… Я даже со счета сбилась. — Еще две слезы побежали вдогонку, за первой, и каждая была как полновесная виноградина. — Пора бы уж и вернуться.

— На что муку меняете? — Смыкову это было, конечно безразлично, ему и картошки с кислым молоком вполне хватало, а вопрос он задал потому, что заранее хотел расположить Шансонетку (так они заглазно прозвали между собой девушку) к себе.

— Да так… На барахло разное. Бабушка на спицах вяжет.

— Говорят, сейчас в Лимпопо электрические лампочки хорошо идут. Только без цоколя. Арапам из них пить нравится. Они же к сушеным тыквам привыкли. Стакан им в руку не ложится. А лампочка в самый раз.

— Где же тех лампочек набраться? — вздохнула Шансонетка.

— Это точно, — подтвердил Смыков, уже успевший между делом заглянуть и на кухню, и в темную сырую конуру, некогда служившую санузлом. — Присесть не пригласите?

— В зал проходите. — То, что количество вторгшихся в ее жилище людей возросло, вроде бы немного успокоило хозяйку.

Зал представлял собой невзрачную, хоть и чистенькую комнатку, чуть более просторную, чем вигвам, и чуть более тесную, чем юрта. Единственное, да еще и зарешеченное, окно глядело на какие-то захламленные задворки, заросшие мерзкой степной колючкой. Типичное старушечье обиталище с блеклыми семейными фотографиями на стенах, нищенской разномастной мебелью и множеством вязаных салфеток, разложенных к месту и не к месту. Самым ценным предметом здесь, наверное, была фарфоровая юбилейная ваза с голубоватым портретом кого-то волосатого: не то маршала Буденного, не то олимпийского мишки. Эта бедность была тем более удивительна, что в соседних квартирах без толку пропадали ковры и зарастал паутиной хрусталь.

— Вот, значит, какие дела, — сказал Смыков, примостившись на скрипучем венском стуле. — Не хочется вас, конечно, беспокоить, но, как видно, придется. Такая уж жизнь наша хлопотная, одни заботы да недосуги. Вы нам, пожалуйста, все расскажите подробно, мы и пойдем себе…

— Что я должна рассказать? — Шансонетка прижала к груди пухлые кулачки.

— Скрывать от нас ничего не надо. Знаем, заходил тут к вам кое-кто на днях.

— Вы про варнаков спрашиваете? — лицо девушки дрогнуло так, словно под кожей у нее была не упругая плоть, а хлипкий студень.

— Про них, родимых, — Смыков улыбнулся своей обычной кисло-сладкой улыбочкой. — Интересно знать, что они от вас такое хотели?

— А что, по-вашему, мужчина от женщины может хотеть? — Она уставилась в угол, где на фанерной тумбочке красовался старенький аккордеон.

— Так то от женщины! — не удержался Зяблик. — А ты же корова!

— Все, я больше вам ни слова не скажу, — Шансонетка спрятала лицо в ладони.