Алексей Тарновицкий: Станцуем, красивая? (Один день Анны Денисовны)

Что же получается, Анна Денисовна?

Тупик — вот что.

Как ни маневрируй, как ни сортируй, как ни переставляй вагоны своего поезда, отсюда возможна только одна дорога — назад, к скучным, постылым станциям повседневной рутины. К станциям, чьи привокзальные площади похожи на невольничьи рынки, где не живут, а выживают, где тянут лямку неизвестно зачем и неизвестно куда, где единственная сомнительная радость заключается в том, чтобы по-собачьи «выгулять гормоны» и по-собачьи разбежаться в разные стороны.

Анька смотрит в окно, на грустный портрет Соболевой Анны Денисовны. По щекам Анны Денисовны катятся слезы. Она быстро достает платочек. Слава богу, никто не видит: в салоне по-прежнему малолюдно. Что уж теперь плакать? Если иного выхода нет, остается одно: как можно дольше продержаться в этом тупике. Остается врать. Врать мужу Славе о том, что «у них все в порядке». Врать Любимому о том, что она уйдет от Славы. Врать самой себе, что иного выхода нет. Лучше врать и жить, чем сказать правду и сдохнуть, умереть заживо. Вот и все, очень просто.

Она шмыгает носом в платочек, достает из сумочки зеркальце, проверяет размеры ущерба. Вроде ничего страшного. Сколько времени она уже ведет этот ежевечерний диалог сама с собой — месяц?.. полтора? Ничего не попишешь, постоянный маршрут предполагает регулярное повторение одних и тех же станций. Станцуем, красивая? Конечно, станцуем. Завтра будет новый день, все сначала. Не так уж плохо, если разобраться. Анька мотает головой, отгоняя невеселые мысли. Вот так. Не думать о зеленой обезьяне? Это мы запросто, без проблем…

Двойной желтый «Икарус» перемахивает через улицу Тореза и мчится вдоль темного массива Сосновки. Из-за оконного стекла на Аньку таращится черный беспросветный декабрь. «Уж хоть бы снег пошел…» — думает она, и тут же, как по заказу, начинает падать снег. А может, все случилось ровно наоборот: сначала пошел снег, а уже потом она подумала? Как говорит Робертино, правильный тайминг — залог точного предвидения. Анька вспоминает шуточки Шпрыгина и улыбается. Слезы просохли; за окном качается белая сплошная пелена. Не пропустить бы свою остановку…

Она выходит из автобуса, махнув на прощанье шоферу, делает шаг и замирает от чудной красоты мира. Ветра нет; крупные хлопья мягко падают в пушистую белизну из бархатной черноты неба. От снега светло, как днем, светло и чисто. Под ногами — белый деликатный хруст, наст чист… как чисто, господи, как чисто и хорошо! Нет на земле ни грязи, ни слякоти, ни ноздреватой наледи-нелюди. Нет злобы, насилия, толкотни. Нет тесного, унизительного, немыслимого быта. Нет несчастья, нет рабства, нет гадства бесконечной битвы за выживание, за жратву, за жилплощадь. Нет тупика. Есть только этот чудный свет, наст, хруст… — и радость, и счастье.

Протекшее мясо капает на снег, и Анька тихо хрустит к дому, оставляя после себя кровавые капли, как вчерашняя роженица, еще не научившаяся носить тряпку.

Бейт Арье,

октябрь-ноябрь 2013