Флэнн О`Брайен - А где же третий? (Третий полицейский)

– Я самый большой остолоп в мире, тьфу на палочке, – пробормотал полицейский.

Глядя на совсем поникшего полицейского, я невольно почувствовал к нему жалость. Мне стало совершенно ясно, что он не тот человек, которому можно было бы доверить пользование содержимым ящичка. Только простецкий простак, начитавшийся приключенческих книг, написанных для мальчиков, мог придумать и создать тот подземный мир, в котором я побывал. Ум этого простофили забит воспоминаниями о нелепых книжках, в которых описаны всякие необычные придумки, всякие дурацкие механизмы, всякие смертоносные устройства, предназначенные для уничтожения людей самыми изощренными способами. Мне еще крупно повезло, что я выбрался живым из того дурацкого подземелья с дверцами. Тут я вспомнил, что у меня есть небольшой счетец, который мне надо было бы свести с полицейским МакПатрульскиным и сержантом Отвагсоном. Не по вине этих господ меня не повесили на виселице на том эшафоте возле их казармы, и не по их вине не удалась попытка воспрепятствовать возвращению мне моего черненького ящичка. Жизнь моя была спасена вот этим вот полицейским, что сидит передо мною, возможно, случайным образом, когда он что-то там такое сделал, отчего показания по какому-то там рычагу или еще по чему-то опасно поползли вверх. Уже за эту его шалость, не говоря обо всем прочем, ему следует воздать благодарность. Наверное, ему можно выделить миллионов десять, но сначала, естественно, следует все хорошенько обдумать. Он выглядит скорее дурачком, чем плутишкой. А вот МакПатрульскин и Отвагсон – те совсем другие. Наверное, я смогу, не тратя особо много времени и усилий, так переделать их подземелье, что заставлю их постоянно пребывать в состоянии напряжения, опасности, тревоги и трепета, им придется все время работать до изнеможения, они все время будут испытывать крайние неудобства и горько пожалеют о том дне, когда впервые стали грозить мне всякими карами! Каждая ниша, прячущаяся за дверцами, будет содержать не велосипеды, не виски, не спички и всякую прочую дрянь, а разлагающуюся падаль, куски гниющего мяса, отбросы, источающие невыносимую вонь, вонь саму по себе, невиданные мерзости, в которых копошатся мерзостные свыше всякой мерзости огромные черви, покрытые поблескивающей слизью, каждый из которых – смертельно ядовитый даже для прикосновения и убийственно вонючий; там будут спрятаны миллионы различных болезней и полуразложившиеся чудовища в цельности и по кускам; там будут прятаться гниющие существа, оснащенные страшными когтями, которые будут царапать металл изнутри, стремясь выбраться наружу; там по потолкам и трубам будут бегать вверх ногами рогатые крысы с присосками на лапах, а их зачумленные, свешивающиеся вниз хвосты будут хлестать по головам полицейских, а показания этих идиотских приборов будут каждый час прыгать вверх на невероятно опасные величины, и...

– А как эта штука удобна для варки яиц, – опять прорвался полицейский в течение моих мыслей. – Если хочешь всмятку – пожалуйте тебе всмятку, хочешь в мешочек – получаешь в мешочек, желаешь вкрутую – изволь, имеешь в такую крутую, что круче и не бывает.

– Знаете, наверное, мне пора отправляться домой, – сказал я ровным голосом, вставая и глядя на полицейского чуть ли не свирепым взглядом. Тот только согласно кивнул, вытащил из кармана фонарик и тяжеловесно опустил одну из ног со стола.

– Терпеть не могу недоваренных яиц, – заявил полицейский, – от них страшная изжога и несварение желудка, а вот вчера, впервые в жизни, сварил яйца как надо!

Он снял со стола и вторую ногу, подошел к очень узкой и очень высокой двери, открыл ее, боком вышел и стал спускаться вниз по лестнице. Там было темно, и он то светил впереди себя, то учтиво направлял луч фонарика назад, в мою сторону, чтобы освещать дорогу и мне. Мы двигались медленно и молча; время от времени ему приходилось идти боком, и я слышал, как его наиболее выступающие части трутся о стены. Когда мы добрались до окна-двери, он опять протиснулся первым и потом придерживал раму, пока наружу не выбрался и я. Не говоря ни слова, он отправился дальше сквозь высокую траву и заросли кустарника. Шагал он уверенно, широкими шагами, продавливаясь сквозь буйную растительность. Я видел лишь свет фонарика, прыгающего впереди. Наконец мы выбрались сквозь брешь в изгороди на дорогу. Только тогда он заговорил, и голос его прозвучал странно застенчиво и неуверенно, тон был почти извиняющимся.