Павел Крусанов - Царь головы (сборник)

Смеркалось.

К этому дому ноги вывели сами. И надо же, из калитки — тут как тут — вышел хозяин. Какой родной, желанный запах! Хвост заиграл вьюном.

— Гай?! — удивился бонвиван. — Вот те раз. Откуда ты, бродяга?

Что ж теперь поделать. Раньше надо было думать. Полуживец уткнулся носом в хозяйскую ладонь.

— Заяц! — крикнул тот в сторону дома. — Ты посмотри — Гай от Ваньки сбежал.

В дверях появилась хозяйка.

— Чтоб ещё раз кому-то собаку отдать, — сказала, — через мой труп.

— Как он из города добрался? — почесал затылок бонвиван.

— Иди куда шёл, изверг, — велела хозяйка. — Хлеб, масло, яйца — запомнил? Давай, Гаюшка, в дом. — Махнула рукой. — Небось, проголодался, бедный.

Действительно, проголодался. Как это кстати…

Руки хозяйки трепали холку и чесали шерсть под подбородком ласково и смело. Того и гляди сосиска покажет из теста кончик. Однако же не до того — миска с сухим кормом пахла соблазнительно, неудержимо, райски.

— Странно, — сказал вернувшийся из магазина бонвиван. — У Ваньки телефон отключен.

Ночью Полуживец лежал на коврике, а в спальне за приоткрытой дверью творилось чёрт-те что. Хозяин рычал то в ритм, то из-за такта, лоно хозяйки сыро чавкало, а сама она на высокой ноте, не слыша себя от самозабвения и потому фальшивя, выводила глянцевым «ааааа-а-а-а-а…» рулады. Кажется, что-то из «Волшебной флейты». Ну да: Царица ночи — «В груди моей пылает жажда мести». Полуживец прослушал арию два раза, прежде чем заснул.

Во сне он нёсся по просвеченному солнцем перелеску, и перед его глазами, как огонь из-под капота, скакал собственный язык.

Утром он плотно позавтракал, поймал, клацнув зубами, муху, обошёл двор, проверяя метки, после чего, улучив момент, сбежал на волю.

Весь день носился по лесу. Видел гадюку, семью ежей, бобра, напугал грибников, загнал в нору лису. Голодный и счастливый уснул в песчаной яме под выворотнем. В воскресенье вышел на шоссе. Минут десять прождал в кустах возле километрового столба на подъезде к Тарховке. Потом появился знакомый микроавтобус, и Полуживец запрыгнул в распахнувшуюся перед ним дверь.

Утром в понедельник, перед работой, овеваемый приятным ветерком из-за приспущенного стекла, Иван заехал на квартиру к белобрысому коллеге. Он чувствовал себя свежо и бодро, как после проруби, хотя собственное тело казалось ему теперь неуклюжим, медленным, словно подмороженным, — хотелось подскочить, сорваться с места, пробежаться, а тело не поспевало за желанием, будто его, как тронувшийся автомобиль, забыли снять с ручного тормоза. И запахи… Воздух как бы выцвел и поблёк, его нельзя было разобрать, разложить на части по чутью — а ещё вчера он был как душистый цветочный чай, весь сотканный из прядей живых ароматов.

— Ну, и что это было? — спросил, потягиваясь, заспанный приятель. Помятая щека его хранила след подушки.

Иван не удержался:

— Ну и рожа.

В ответ — длинный зевок и:

— Нет, это у меня лицо такое.

Ещё вчера Полуживец звонил ему и подробно наврал, как на выходные поехал с хозяйкой мастиффа к ней на дачу в Сестрорецк и настолько увлекся стремительным развитием сюжета, что хватился Гая только в субботу утром. Перенервничал, все закоулки прошерстил — от улицы Мосина (того, что изобрёл одноимённую винтовку) до станции «Разлив» промчался, вернулся — а он, пёс то есть, тут как тут, во дворе с мастиффом играет в догонялки. Выходит, Гай, рыжая бестия, из Сестрорецка сбегал в Тарховку, а потом вернулся назад, к новому другу и старой игрушке-огурцу. Словом, не повод переживать, а повод подивиться чудесам — собачьим сообразительности и внутреннему компасу. Такие — не у всякого псаря.

— Вот жена вернётся с дачи, она подивится, — вяло пригрозил коллега-бонвиван. — Так подивится, что фашисты ужаснутся. Повезло тебе, что я не твёрдый.

Гай казался немного сонным. Не юлил, не тыкался в хозяина носом — смирно улёгся на расстеленный коврик и наморщил рыжий лоб. Гребни встречных зачёсов на его короткой шерсти выглядели, словно швы на мягкой игрушке, состряпанной из лоскутов. Быть может, его смущали смутные воспоминания?

— Стало быть, вштырил. — Бонвиван почесал слежавшийся за ночь затылок. — И как мамзель?

— О-о, восторг! — словно бы в надежде увидеть собственный мозг и запечатлённую в нём картину, закатил глаза Полуживец. — Арию Царицы ночи пела. Представляешь? Это вместо «гут-гут, шнеле-шнеле!». За аренду пса с меня поляна. Коллега вздрогнул, взгляд его понемногу стал наливался тёмной кровью, белёсые веки быстро захлопали. Лучших аплодисментов Полуживец и не желал.