Юрий Буйда - Послание госпоже моей левой руке

Выронив лукошко, она попятилась в малинник, упала, вскочила и бросилась бежать. Она мчалась сломя голову, он ехал за нею шагом, не отставая ни на шаг, и так они одновременно добрались до городка, до дома ее родителей.

Второй раз он увидел ее в парикмахерской, куда раз в неделю — всегда по воскресеньям, в один и тот же час — приезжал бриться. Парикмахер Илюха к его приезду держал наготове свежие салфетки и наточенную до звона золингеновскую бритву. Добрый час он скоблил Царев подбородок, благоговейно изумляясь прочности щетины и дубленой кожи. Говорят, при этом с бритвы сыпались искры, а после бритья лезвие напоминало обгрызенный мышами ломтик сыра. Именно здесь, в парикмахерской, и увидел вновь Царев немую Марию, приемную дочь Илюхи. А через неделю все в городке только и говорили, что о сватовстве нелюдимого лесника.

Прежде чем отправиться в загс, Царев приволок в Илюхин двор большие весы из соседнего магазина, где на них взвешивали мешки с картошкой и свиные туши, и взвесил будущую жену. Говорят, ее отпели и плакали по ней, как по покойнице. После загса он отвез ее в лес, забыв отпраздновать свадьбу. Говорят, перед тем как лечь с ней в постель, он тщательно осмотрел ее с ног до головы, как осматривают перед покупкой лошадь или корову.

Никто, кроме Марии, не видел его обнаженным, и вот ей-то и открылось, что он принадлежит к царскому роду, о чем свидетельствовал тайный знак на его теле — на таком месте, которое никому не показывают. Может быть, речь шла об осьмиконечном кресте, врощенном под кожей на груди. Говорят, во сне он смеялся. Говорят, плакал. Но об этом могла знать только жена, а она никому ничего и не могла рассказать.

Говорят, после свадьбы, которой не было, их видели на лесной полянке: Мария со смехом гонялась за бабочками, а муж с улыбкой наблюдал за нею. Но это конечно же ложь. Говорят, он возил ее по врачам, пытаясь исцелить от немоты, но безрезультатно. Говорят, тайком от него она сама лечилась. Однажды Царев застал ее в лесу, где она, раздевшисъ донага, бросалась в заросли шиповника и, превозмогая боль, каталась по колючкам. Прекрасное белое тело на колючках. Белое тело, испятнанное кровью. Боль исторгала из нее мычание, переходившее в крик, — казалось, вот еще миг — и крик дорастет до слова. Но слова не было. Царев выхватил жену из зарослей шиповника и на руках отнес домой. Все это больше похоже на ложь. Правда только то, что ни до, ни после свадьбы в доме не было зеркал.

После женитьбы Царев взялся по-настоящему обзаводиться хозяйством. Основательно рассчитав, сколько и чего ему понадобится до самой смерти, он принялся набивать поместительные кладовые мешками с сахаром, солью и крупами, а также купил пять пар кирзовых сапог, один выходной костюм, жесткостью не уступавший фанере, шесть рубашек, две пары нижнего белья, восемьсот кусков мыла, а также сто пар чулок в резинку для жены.

Детьми мы видели однажды эти сумрачные кладовые с маленькими окнами, эти аккуратно сложенные в штабеля мешки, кули и ящики, эти гладкие доски и тяжелые даже на вид балки цвета темного меда; там одуряюще пахло сосной и яичным мылом. Табак он выращивал в огороде, а водку гнал из своей пшеницы. Из векового леса он срубил амбары и птичники, хлев и конюшню, и вскоре просторные, пахнущие свежей смолой помещения были заполнены живностью. Говорят, он крал коров и свиней у жителей городка и окрестных сел. Говорят, он знал вещее слово, на которое скотина шла, как сом на тухлые куриные потроха. Его гордостью было огромное и растущее стадо бурых свиней, рывшихся в загонах и по-медвежьи хрюкавших. «Царская свинина», как называли ее горожане, славилась на всю округу.

Было известно: если корова или овца забредала в лес, ее можно было отыскать в его хлеву. Иногда он возвращал скотину, взимая за постой и прикорм несусветные штрафы. Но никто не осмеливался даже за глаза назвать его вором. Лишь однажды толпа разгневанных мужиков осадила лесникову усадьбу и потребовала его к ответу.

— Отвечай народу! — кричал старший Веремеев. — Как живешь, фашист? Отвечай!

— Народу? — искренне удивился вышедший на крыльцо Царев. — Народу — отвечу, а вы — вон отсюда.

И спокойно ушел, а из-под крыльца один за другим лениво выползли его псы, при одном взгляде на которых в мочевом пузыре начинало льдисто покалывать. Люто ругаясь, мужики убрались восвояси.

А через несколько дней младший Веремеев попытался выкрасть у лесника свою телку, дабы уличить Царева во лжи. Никто не знает, что там между ними произошло, но в городок младший Веремеев возвратился глухонемым идиотом без каких-либо признаков совершенного над ним насилия, если не считать стойкого запаха крови, исходившего от его одежды, кожи, волос. Целыми днями он просиживал на корточках перед какой-нибудь лужей и, не обращая внимания на ребятишек, мочившихся ему на спину, тискал в руках кусок яичного мыла. К нему привыкли и вскоре стали считать, что глухонемым он был с рождения.