Норман Льюис - День лисицы. От руки брата его

— Побудь со мной еще пять минут, — сказал он. — Пожалуйста. Я должен сказать тебе что-то очень важное.

— Зачем? Теперь уже ничего не изменишь. Слишком поздно. Прости, что я не сдержалась.

Коста заставил Элену сесть и заставил себя принять решение, которое так долго откладывал.

— Послушай, что я тебе скажу. Я заберу отцовские снасти и переселюсь в Пуэрто-де-ла-Сельва. Мы сможем пожениться в любой день, когда ты только захочешь, конечно, если ты не передумала.

Она посмотрела на него почти злобно, огромные глаза темнели на усталом лице, и густой слой румян не мог скрыть ее бледности.

— О чем же ты раньше думал? И ты еще спрашиваешь, не передумала ли я?

— Сходи туда, сложи вещи, и давай уедем. Кто может нас задержать?

Косте казалось, что все это время их обволакивал страшный сон, который он же сам и придумал, и что нужно было лишь сделать над собой усилие или испытать какое-то потрясение, как сейчас, чтобы стряхнуть с себя его оковы. Теперь он наконец очнулся. Надо просто-напросто сесть на девятичасовой автобус, и Пусть он увезет их к свободе и счастью. А чувство ответственности по отношению к матери — это всего лишь глупая отговорка, возникшая неизвестно откуда и непонятно зачем. Быть может, он до сих пор и не любил Элену по-настоящему.

— Я больше не оставлю тебя здесь, — сказал он. — Мы сегодня же вернемся вместе. Мы имеем право сами решать свою судьбу.

Но Элена замотала головой.

— Нет, нет! Как я могу? Так нельзя. Бросать работу, не предупредив! Ведь я же подписала договор. Зачем же делать глупости?.. О господи, ты только посмотри на часы!

Она вскочила и потянула его за собой.

— Они даже не знают, что я ушла. Если бы ты предупредил, я попросила бы дать мне выходной на сегодня.

Она спешила, высокие каблучки ее лакированных туфель нетерпеливо стучали по тротуару.

— Но что же нам делать? — спросил он. — Если ты хочешь уехать, никто не может тебе помешать. Они не могут задержать тебя насильно.

— Не знаю, — ответила она. — Все это так внезапно. Нужно подумать, как все-таки поступить лучше. Хотя бы день-другой, чтобы собраться с мыслями. Послушай, — сказала она через минуту, — сегодня вечером я все обдумаю и напишу тебе.

Эта мысль ее, видимо, обрадовала.

— Да, я напишу тебе перед тем, как лягу.

— Ты не напишешь, — сказал он. — Начнешь откладывать со дня на день, а я опять буду неделями ждать писем.

— Я напишу тебе сегодня, даю тебе слово. — Голос ее пресекся. — Не думай, что я не хочу отсюда вырваться. Если б ты только знал!

— И зачем тебе понадобилось уезжать из дому? Я просто не понимаю зачем.

— Я и сама не понимаю, — отвечала Элена. Теперь она уже плакала не таясь, и ее озабоченное, чересчур накрашенное лицо стало горестно-безобразным, как у испуганного ребенка. Ему вдруг, как никогда в жизни, захотелось обнять ее, но они шли в толпе. Здесь повсюду были толпы.

Первой пришла этим утром в полицейский участок Пакита, цыганка, проведшая минувшую ночь с доном Федерико Вилановой. Сколько ей лет, Пакита не знала и в зависимости от настроения называла любую цифру от двадцати до двадцати пяти. Она была красива какой-то особенной красотой, чужеземной и броской; такие профили встречаются порой на старинных монетах или на осколках карфагенских ваз и действуют неотразимо на пожилых мужчин, чьи вкусы складываются под влиянием классического образования. Многих деревенских жителей ужасала дерзость ее манер и одежды: чрезмерно открытая блузка и вызывающе узкая юбка, туго обтягивающая слишком полные для цыганки бедра.

Кальес заставил Пакиту прождать в приемной полчаса, и, когда ее наконец впустили в кабинет, она дала почувствовать свое недовольство, сильно хлопнув дверью. Потом уселась, закинув ногу на ногу, обнажив на мгновение смуглую ляжку, и, достав из-за пазухи пачку сигарет, закурила.

— Прошу прощения, — сказал Кальес, — у нас здесь не курят.

Пакита прищелкнула языком и вышвырнула сигарету в окно.

— Не очень-то приятно торчать тут у вас, да еще когда этот недоносок-писарь, или кто он там, все время пялит на тебя глаза.

— Дело в том, что вы пришли немного не вовремя, — сказал Кальес. На письменном столе перед ним лежал неоконченный рапорт, и он все еще держал в руке перо. В присутствии Пакиты он чувствовал себя неловко. — Постарайтесь покороче. И пожалуйста, одерните юбку.

— Там, где я была, по крайней мере умеют вежливо разговаривать с людьми, — сказала она. И, почувствовав запах дезинфекции, добавила: — У вас тут воняет, как в венерологической больнице.