Норман Льюис - День лисицы. От руки брата его

— Это если преступник — нормальный человек. А Оуэн — сумасшедший.

— И его никак не отпустят раньше?

— Мало вероятно.

— Долго-то как… Тридцать лет… даже представить невозможно, правда?

— Да, трудно представить, — согласился Джонс.

— Жуть. Прямо жуть. Тридцать лет. И не хочешь, а пожалеешь.

— Жалостью ему не поможешь, Бейнон. Надо полагать, тогда ты не соврал, что видел, как Брон Оуэн ударил брата?

— Честное слово, видел, мистер Джонс. Но я не сказал, что видел, как Брон его убил. Этого я не сказал. Я не знаю наверняка, что он умер. Потому я и хотел с вами поговорить.

— С точки зрения закона он умер. Вдова унаследовала его имущество, а брата посадили в Нортфилдс за убийство. Что тут еще скажешь!

— Мистер Джонс, мне кажется, я его видел на другое утро после той ночи, когда считается, что брат убил его.

В глухой стене по соседству отворилась дверь, выпустив наружу тусклый луч света и плач младенца.

— Давай-ка пройдемся, — сказал Джонс.

Улица кончалась узким проемом в стене, сквозь него виднелось ночное небо над портом, как всегда отливавшее розовым. В этом воспаленном мареве беспрерывно ныли и дребезжали подъемные краны. Плыли вверх и вниз грузы, хохотали хмельные матросы, гремела музыка — и вдруг все смолкало.

— А почему ты думаешь, что видел Ивена Оуэна?

— Уж не знаю, кто бы еще это мог быть.

— Где это было?

— У дубовой рощи на Пен-Гофе. После того, что случилось на «Новой мельнице», не захотел я там оставаться. Собрал вещички, запер свою будку и пошел напрямик, через Соубридж, к Робертсу, думал, может, у него найдется для меня работа. А когда подходил к дубовой роще, мне показалось, вроде в четверти мили впереди идет мистер Оуэн.

— Так ты видел его или не видел?

— Это был он, мистер Джонс, или уж его призрак.

— А ты, надо полагать, веришь в призраки.

— В Феррипорте — нет, не верю. А на Пен-Гофе верю.

Джонс склонен был согласиться с подобным подходом к потусторонним явлениям.

— Из-за тумана было толком не разглядеть, а все-таки не мог я обознаться. Он вошел в лес, и уж больше я его не видел.

— В это время ты был уже на земле Робертса, так?

— Вроде так, мистер Джонс. Наверняка не скажешь. Там ведь никаких примет нету.

— Одного не пойму, — сказал Джонс, — что же ты до сих пор молчал?

— Я начал было говорить сержанту Бродбенту, да он и слушать не стал.

— И притом ты не слишком огорчался, что Брон Оуэн попал в такую переделку, а?

— Он мне не больно по душе, мистер Джонс. Но это одна сторона, а чтоб его на тридцать лет засадили, такого я вовсе не хотел.

— Ты ревновал к нему. И ненавидел его, да и почти всех ненавидел. Вредный ты был парень, согласен?

— Я теперь не такой, мистер Джонс.

— Лучше поздно, чем никогда.

— Я про себя рассказал родителям моей подружки, все с ними обсудил. Они помогли мне на все поглядеть по-другому. Если я что сделал плохое, в лепешку расшибусь, а исправлю.

— Если ты что сделал плохое, теперь уж не поправишь, поздно. Только мне-то кажется, что ты всегда слишком много фантазировал. Слишком долго жил один, и вечно тебе что-нибудь мерещилось. Случись все это теперь, а не полгода назад, ты бы там, у пен-гофской рощи, никакого Ивена Оуэна не увидел.

— По-вашему, мне все это примерещилось, мистер Джонс?

— Уверен, ведь я тебя знаю. Наверно, тебя мучила совесть из-за тех анонимных писем, а тут еще твое отношение к миссис Оуэн. Вот у тебя нервы и расходились. И стало мерещиться невесть что. Это бывает.

— А тела ведь так и не нашли, верно, мистер Джонс?

— Нет, не нашли и, я думаю, не найдут. И все-таки Брона признали виновным в убийстве. А в дубовой роще на Пен-Гофе тебе привиделся призрак, так-то, приятель.

Джонс пошел в участок и целый час неслужебного времени потратил на докладную записку обо всем, что услышал от Бейнона. Наутро он передал ее по начальству и весь день ожидал, что его вызовет инспектор Фенн.

Вечером, когда он уже собирался домой, сержант вручил ему его докладную записку. Поперек ее инспектор размашисто написал синим карандашом: «Прошу ничего больше не предпринимать». «Прошу» было трижды подчеркнуто.

Первый год в Нортфилдсе прошел довольно легко. Брон был пациент тихий, к таким персонал относится благожелательно. Он не доставлял никакого беспокойства, ни на что не жаловался, не писал зажигательных писем, не требовал встреч с начальством, выполнял работу, которую ему поручали. Вскоре ему разрешили свободно ходить по всей территории и перевели в привилегированный блок «А».