Постучали. За дверью стоял высохший от поста Петя. Петушок оброс бородой, на теле у него вырос крестик, глаза были заплаканы. Слабо улыбаясь, он сказал:
— Здравствуй, Ефим. Это я. А я не один.
— С кем же ты?
— Я с человеком. Человек, входи. Человека зовут Петр.
— Он апостол?
— Еще нет. А как ты догадался?
— Так.
Молодой курчавый римлянин, цветущий мальчик из евреев, вошел.
— Он тоже поэт. Он принес стихи. И одну повесть. Она называется «Остаток». Он дает ее читать.
Мальчик, по-моему, обладал сокрушительным здоровьем и сразу мне понравился. Слабым мановением руки Петя дал знак читать. Но гость не стал и протянул свиток… Повесть оказалась крайне интересной. (Но об этом в другой раз).
Помню, шли мы как-то развалинами. Новостройка поросла травкой. Мы искали незнакомый дом, к кому-то нам надо было зайти… Были Толик и Сережа. Перескакивая через камни и балки, мы говорили о литературе, о своем месте в ней, о литературных местах. Начинались сумерки, свистели птички, в деревьях начиналась склока, истерически крича, бежали мимо нас вспотевшие дети. Сережа только что написал балладу об управдоме и о члене одной очень важной комиссии. Прелестная была баллада.
Мы долго молчали.
— Ребята, я знаю слово, где есть шесть согласных подряд. Шесть! Ну, кто возьмется? — сказал вдруг Сережа.
— За что?
— За это слово. Кто возьмется его угадать?
— Н-н… не знаю… Мы сдаемся.
— То-то же. Хотите, скажу? Внимание!…
— Ну, не томи.
— ВЗБЗДНуть!… Ну как?
— Да-а… Просто поразительно. Как ты его нашел?
— О!…
— Подари мне его.
— Дарю, — (Серж был щедр).
Темнело. Искомого дома все не было.
— Мы зашли в паскудные места, ребята. Раньше этих мест тут не было видно. И вдруг они стали… Фима, что это значит?? Тут нет ни одного окна. Где фонарь? Это какое-то карлово поле. Мы зашли в гиблое место. Куда ты нас завел, Сережа?
Сережи уже не было. Он исчез.
— Cлизоточечные влагалищные немощи я в ней приметил острым взглядом… диабетика. Ну, как?
— Крепко. Ты очень наблюдателен, Анатолий.
— Но эту тему уберем. Меня волнует другое: как превратить прозу в драматургию слов. Еще не зная о чем, я начал писать несколько пьес. Я ими захвачен. Олег тебе расскажет сюжет… Еще один день — и мне станет даваться диалог… Вообще, я написал радиопьесу. Но об этом завтра… Мой роман сел в тупик. Я думаю о том, как попрощаться с прозой. Ненадолго. Но я с ней решил попрощаться. Это освободит мой головной мозг. Нет? По-моему, да… На днях я прочел Грина. Что тебе сказать? У него сильный аппарат, но слабый итог. Чтобы быть (и стать) — а он бы мог — крупноклассным писателем, ему не хватает мудачества. А? Тут долгий разговор… Он должен был поглупеть. И не успел.
Потом была беседа о средствах и способах письма. Толя делился первозданными открытиями. Горячим паром только что сделанного… А Олежек взял и рассказал анекдот некстати. «Чтоб разговор поддержать», — объяснил он. И Толя, доверившись нам, кажется, решил обидеться. Хотя понимал.
— Ребята, начинается тыныф. Вы стали говорить про фуфло и повидло. Мне это не подойдет. Вы надо мной смеетесь. Хотя я знаю, что нет. Но мне это уже мешает. Все.
И Толя замкнулся.
— Брось! Ты же видишь, что мы тебя понимаем. Это же не в твоем стиле. Продолжай.
— Оставьте эти ходы себе. Я им не поддамся. Кончим на этом и с этим. Не сегодня…
Толя был неумолим… Дождик прошел. Он намочил тротуары, освежил светофоры. Сделал все, чтобы квартал Привоза заиграл к ночи всеми своими камнями, как дорогая вещь.
— Но все-таки, — не унимался я, — ты что-то должен добавить. Ты же хотел…
— Я же сказал, Фима. Все. Я перевел стрелку. И мой вагон ушел не туда… Мне он стал в тягость. Как и вам.
— Да нет же, ты ошибаешься… Олег внимательно изучал Толин чуб.
— Не смотри на меня, как летчик-испытатель.
— Толичка, ты прелесть! — Олежек обнял Лунца.
Из парка дул ночной ветер. Пробегали озябшие парочки… От ветра еще пуще разгорались рекламы магазинов «Тканини» и «Семена». И «Продовольчi товари».
— Лучше просто — «Волчьи товары»… Представляете?
Шел мимо нас церемониальным гусиным шагом странный сосед Папиросов, в парусиновых тапочках обходил неоновые лужи, в глазах его поигрывали звезды.
Между тем, Фрейд как в воду смотрел. Сексуальные неврозы витают над миром по-прежнему. Загнанное в подвалы либидо хочет объявиться. И тогда появляются монструальные поэмы и циклы, чудовищная живопись маслом и гарью, чахлая мозговая лихорадка, неверные шаги, срывы, закупорка вен, диабет, онанизм, скука. И дикие выходки постаревших юношей, скандалы дома, случки в парадных, топтание на месте, зуд, тараканьи бега… Начинается гниение подробностей. Сны… Нехорошо.
Читать дальше