Анна Матвеева - Девять девяностых

— Утром выходишь из дома — а там всё черное, как в гробу.

— Наверное, ты скучаешь по родителям и друзьям, — сказал Адель. — Но я тебя понимаю — ты хотела уехать в Париж, а я всю жизнь мечтал о Нью-Йорке.

У них не только имена были одинаковые.

Они еще и в города играли оба.

Истинный парижанин, сын немки и араба, Адель влюбился в Нью-Йорк, когда ему не исполнилось и пяти лет.

Увидел афишу в бюро путешествий — ощетинившийся Манхэттен, гигантский шприц Эмпайр-Стейт-Билдинг и желтый Бродвей: такси плывут по нему, как по Нилу крокодилы.

После этой картинки родной серый Париж показался Аделю скучным, как вечер с родителями.

— Я люблю Дефанс, — говорил Адель, — вот скоро его достроят до конца, и будет похоже на Манхэттен.

Родители подарили ему поездку в Нью-Йорк на окончание школы. Адель всю неделю не спал, ему казалось, что сон в этом городе — предательство, или уж, во всяком случае, большая глупость.

Он поднимался на крышу Международного торгового центра.

Пил пиво в клубе «Джекил и Хайд».

Плавал к статуе Свободы — она зеленая, как парижский Шарлемань.

— Ты знаешь, что так называлась дивизия в составе войск СС — «Шарлемань»? — спросила Ада.

— Я бы хотел знать, почему ты это знаешь, — дипломатично ответил Адель.

Из Нью-Йорка он вернулся в свой маленький Париж — и твердо решил, что при первой же возможности уедет отсюда.

Ада слушала его и думала: никуда ты не уедешь.

Мы будем жить в Париже.

Нью-Йорк стоит отпуска.

Париж — целой жизни.

Вечером пошел дождь, Адель вез ее домой в такси.

Последнее, что она запомнила в тот вечер, — красные отсветы огней на мокрой дороге. Как пятна от витражей на холодных камнях собора.

Ада не глядя сунула руку в сумку — и ахнула от боли. Напоролась на расческу, вечно лежит зубчиками вверх!

Адель сколько раз ей говорил — для твоей сумки нужны фонарик и путеводитель.

Они живут вместе пятнадцать лет. У Аделя не может быть детей, значит, у Ады их нет.

Дети у них могли получиться очень красивые. Русская, арабская и немецкая кровь — да еще под сенью Парижа!

В последние годы Аде всё труднее вспоминать такие слова, как русское «сень». В поисках пропадающих понятий она кривится, жмурится и делает такое лицо, как будто у нее всё тело чешется. Поневоле вспомнишь ту актриску из «Шартье» — вот что бывает с людьми, вырванными из питательной среды родного языка!

Ей даже сны теперь удобнее смотреть на французском.

Сны на французском — про город, в котором она жила в детстве и юности.

Екатеринбург.

Сейчас каждый может.

Документы у нее в полном порядке. Париж был таким добрым, что выдал Аде и любовь, и мужа вместе, а ведь часто бывает — одно и другое по отдельности.

До встречи с Аделем она и не подозревала, что сможет так любить живого человека — а не город из книг и снов.

Париж был очень добр к Аде.

И люди, конечно, тоже.

Татиана устроила ее на работу, а потом научила, как выправить документы — оказывается, при желании и за деньги можно сделать всё очень красиво и быстро. В паспорте ставят фальшивую отметку о выезде, потом надо было съездить в Москву за новой визой с прекрасным уточнением — виза невесты.

Дельфин привела ее в Сорбонну, которую Ада окончила на законных основаниях, а Надя не стала выяснять с ней отношения.

Мадам Наташа одевала ее в свои ужасные, но теплые обноски, а Паскаль согревал настоящим теплом — как человек, который любит, неважно, что маленький.

Наконец, Адель… Он боялся, что мама не одобрит Аду — но мама в нее просто влюбилась. Ада с ней сразу же начала говорить по-немецки — а кто не влюбился бы, нихьт вар?

Да, Аде все помогали.

Но ведь и она — многим! Когда, уже обвенчавшись, снимали квартирку на бульваре Сен-Мартен, Ада встретила на улице девушку — красные пальцы в перчатках-митенках (давным-давно, в прошлом, Ада звала их «кондукторскими», а глупая Эль-Маша — «минеточками»), голодные глаза и стаканчик из-под колы: просила милостыню.

Оказалось, Ася из Питера, нищенка с эстетскими замашками — ночевала она, к примеру, под креслами в Опера Гарнье. Днем там был тогда бесплатный вход, вот эта Ася и пробиралась туда каждый день и оставалась на ночь, как призрак Оперы.

— Фрески Шагала — сумасшедшие! — признавалась Ася, жадно доедая пиццу, которую купила ей Ада. — Сколько там сплю — не могу насмотреться!

Ада дала Асе двадцатку, посоветовала, где искать работу. Потом ушла, стараясь не оборачиваться, и всё равно видела перед глазами красные пальцы в страшных перчатках.