Анна Матвеева - Девять девяностых

Сейчас, наверное, не сможет ничего сыграть — руки отвыкли, особенно левая.

Студент уходил из кафе, озираясь. Так и не решился подойти.

Ада вздохнула. Подумала — как он, интересно, ее увидел?

В Париже — все наблюдают себя как будто со стороны.

Она сидела в кафе, день был солнечный — и свет падал удачно, а самое красивое у Ады — это кожа. Сейчас это ей было уже известно, прошла пора думать глупости про широкие плечи и узкие колени. Кожа нежная, гладкая, ровная. И белая — кажется, под ней течет не кровь, а молоко. Ада отпивает из чашки — кофе, наверное, уже совсем ледяной. И трогательно собирает пальцами крошки от круассана.

Ада сама залюбовалась, глядя на себя со стороны глазами студента, который на самом деле давно уже был в метро и ехал в сторону Шатле. Что означает — куда угодно.

Письмо свое Ада отдаст вечером Татиане, она отправит его со скидками и льготами. Почтовые услуги здесь дороги, как и все прочие.

На соседнем столике — газета, на первой полосе — фото из России, где всё опять не слава Богу. Люди на площади в Москве — их так много, что фото похоже не на снимок демонстрантов, а на отрез набивной ткани или поле цветущих тюльпанов.

У Ады — дар видеть не то, что нужно. Но вечерами по воскресеньям она почти счастлива.

Один из таких вечеров стал счастливым уже без всяких «почти». Татиана велела ей приехать на станцию метро «Alésia» (стены на станции кафельные, как в туалете), встретила на выходе и вела довольно долго вперед с загадочным видом.

Оказалось — квартира! Крохотная, туалет общий — на два этажа. В комнате — собственная раковина, как в больничной палате. На стене — гравюра, вид Нельской башни. И целый список условий: чужих не водить, с собаками не пускать, как только квартира потребуется хозяевам — немедленно съехать. Хозяева жили в Америке, муж-филантроп и жена-мегера. Квартиру сдавал муж, «очень благотворительный», по мнению Татианы, человек.

— Обрати внимание, станция названа в честь битвы при Алезии. Верцингеторикс против Цезаря.

Ада переехала на следующий же день. Целовала пол, обнимала собственную раковину (засорившуюся), молилась на гравюру с башней.

Свой угол в Париже!

Париж в последние месяцы изменился.

У него много что было припрятано для Ады — он просто не спешил показывать всё сразу. Это как в браке — люди не торопятся предъявить весь свой характер цельной глыбой. Потихонечку открывают то одно, то другое.

Ада и не думала, что здесь будет в таких подробностях представлен многоликий арабский мир.

Не догадывалась, что французы настолько расчетливы и прагматичны — знакомая кассирша позвала ее однажды выпить чашку кофе и два часа, оплаченные этой чашкой, соображала, чем Ада может быть ей полезна. Таких примеров — как выпитых за день порций кофе.

Ада не могла себе представить, что русских в Париже называют «Ле Попоф» и вовсе не спешат привечать. Не знала, что парижане в массе своей — ксенофобы и мрачные пессимисты.

Месяца через три после града на бульваре Татиана взяла ее с собой в один русско-французский дом. Точнее, в квартиру. Еще точнее — квартирёшку. Две комнатки и недокухонька. Туалет прячется за стеной, как встроенный шкаф — извиняясь всем видом за свое существование.

— Зато район хороший, Монсо, — сказала Татиана, когда они ехали в метро. Татиана везла пирожные в красивой коробке, а глупая Ада — букет белых роз. Гордилась, что выкроила денег на эти цветы — оказывается, грубейшая этикетная ошибка. С цветами — только на свадьбу и похороны.

— А у нас — день рожденья, — сказала Татиана, похлопывая Аду по плечу. Ада ужасно расстроилась. Куда теперь этот букет? Татиана вздохнула: ну, поскольку Надя — бывшая москвичка, то она, возможно, даже обрадуется.

Так и получилось. Розы приняли с благодарностью и тут же унесли с глаз долой.

Вообще довольно скучные были гости, все говорили на французском, много пили и шутили. Говорили только про еду. Ада смущалась, ей не хватало языка — вот как некоторым не хватает денег или смелости. Отвечала на простые вопросы, и только. Дочка Нади — с виду ровесница Ады, голова наполовину бритая, как у каторжницы. Зовут — Дельфин. Имя подходило широкому рту и маленьким глазкам. Дельфин не проявила к Аде никакого интереса за пределами обычной вежливости и еще до десерта отправилась к себе в комнатку. Надя проводила ее напряженным взглядом, а муж ее — вот уж кто француз так француз! еще и Ален, — потрепал жену по плечу, как будто говорил: ну, не переживай. В этом жесте Ада увидела своего папу — так ясно, остро увидела, что глазам тут же стало горячо. К счастью, кускус, который она жевала, был страшно острый — и все решили, что слезы на глазах у «русской Белоснежки» — от перца.