Дженнифер Доннелли - Революция

— Бонапарту? Этому солдафону?.. — удивляется Амадей. — Откуда ты знаешь?

— Да все знают, — устало отвечаю я. — Это же в учебниках истории.

— Не понимаю.

— Еще бы. Я тоже ничего не понимаю, — говорю я. — Амадей, с нами приключилось что-то необъяснимое. Мы с тобой встретились — под Парижем двадцать первого века. А потом бежали от погони — и вышли на поверхность в Париже восемнадцатого. Подумай — тебе самому ничего не кажется странным?

Амадей некоторое время молчит.

— Катакомбы — место загадочное… — медленно произносит он, но затем пожимает плечами. — Да нет, все вполне объяснимо. Наш рассудок смутили вино и затхлый воздух. А ты к тому же ударилась головой…

— Дело не только в этом…

Но Амадей уже забыл обо мне. Его захватил Бетховен. Мне хочется наблюдать, как он слушает, наслаждаться его переживанием, но у меня слипаются глаза.

И тут до меня доходит, что я лежу в постели Амадея Малербо, которому посвящен мой выпускной проект. Это же такая возможность! Лучшего источника информации не придумать. Если он все еще будет здесь, когда я проснусь, — если все это не окажется сном, — я задам ему тысячу вопросов.

— О нет! Закончилось, — восклицает Амадей, подбегая ко мне с айподом в руке. — Прошу, еще!

Я беру его руку в свою и, управляя его пальцем, показываю снова, как выбирать музыку.

— Вот, попробуй сам, — говорю я. — Выбери что-нибудь.

Он крутит колесико и попадает на «Джейнс Аддикшн» — «Ritual de lo Habitual».

— Амадей, постой, ты проскочил целых два столетия, — предупреждаю я. — Тебе будет сложно.

Но — поздно. Он уже надел наушники. Несколько секунд он слушает, затем срывает их.

— Это что, музыка будущего? — потрясенно спрашивает он.

— Да.

— В таком случае будущее кажется мне очень странным.

— С прошлым ему в этом не тягаться, — бормочу я.

И, наконец, засыпаю.

Мертвец не может встать и за кем-то погнаться. Потому что мертвецы вообще не шевелятся. Так или нет? Если так, то почему вон тот труп в зеленом платье двигает рукой? Ах, стойте. Он ничем не двигает. Это крыса. Жирная крыса вгрызается в плоть, пожирает мертвечину.

Ну, слава богу. Мне аж полегчало. Я, пожалуй, даже счастлива. Так счастлива, что начинаю смеяться как одержимая. Смеюсь и не могу остановиться. Потом начинаю задыхаться. Наконец кричу сама себе: «Замолчи!» Нужно идти дальше, пока не пришли мародеры и не увидели, как я сижу здесь в углу и раскачиваюсь.

Я по запаху поняла, что впереди трупы, но на этот раз я подготовилась заранее: прихватила с собой мешочек Амадея с корицей и апельсиновыми корками. Это немного перебивает вонь, но не спасает от ужаса открывшегося мне зрелища. Их здесь сотни. Тысячи. Обезглавленные тела втиснуты в крохотные пещеры и сложены штабелями вдоль стен. Сколько же людей убил Робеспьер?

Остановившись, я свечу фонариком на карту катакомб, которую нарисовал Виржиль. В начале полицейской облавы я сунула ее в рюкзак и совсем забыла о ней, но сегодня утром, когда искала в рюкзаке таблетки от головы, нашла.

Я спросила у Амадея, как попасть в склеп, через который мы с его друзьями вчера вышли в город, и он сказал, что вход — в церкви Марии Магдалины, только никто не должен видеть, как я туда спускаюсь. Я съела бутерброд с салями на завтрак, оделась и собрала вещи. Затем поблагодарила Амадея за гостеприимство. Но он меня даже не заметил. Я пыталась его напоследок расспросить — где он родился, почему перестал писать для театров, как превратился в гениального композитора, — но он только отмахивался, поглощенный моим айподом. Он не спал всю ночь. У меня не хватило духу сказать ему, что через день-другой батарейка сядет.

Простившись с ним, я побрела по парижским улицам к церкви Марии Магдалины, откуда спустилась в склеп, а затем, по длинному холодному туннелю, в катакомбы.

Теперь я рассматриваю карту Виржиля и нахожу на ней эту церковь. Здесь отмечено, что туннель, ведущий от нее вниз, перекрыт. Видимо, его и перекроют через пару сотен лет, но в текущей реальности все не так. Потому что вот она я, стою в этом самом туннеле и вожу пальцем по карте. Так, дальше он несколько раз разветвляется, проходит под рекой, а затем выводит к Пляжу.

Понятия не имею, как я во все это вляпалась. Почему я здесь и почему все на вид, и вкус, и запах такое настоящее, если этого не может быть. Но мне все равно. Единственное, что мне сейчас надо знать, — это как вернуться назад. В двадцать первый век. К Виржилю. Так что я решила добраться туда, где все началось. На Пляж.