Нэнси Хьюстон - Обожание

Так вот, ваша честь, с меня довольно. С самого начала слушаний меня держат за дуру. Романистка постаралась наделить каждого из персонажей сложным, противоречивым характером, я же для нее — просто шарж, карикатура. Видно, у нее какие-то счеты с собственной матерью, раз она так обращается со мной. Все яснее ясного: она питает к своей матери те же чувства, что и любой другой человек: в ее сердце живет обида величиной с дом. Ну конечно, мы, матери, жалкие и смешные создания! Все наши поступки выдают нашу глупость, разве не так? Мы хотим защитить своих детей, спасти им жизнь — что может быть глупее? Наши милые крошки отдаляются от нас, бросаются в жизнь, как в открытое море, рискуют, а мы по-глупому трясемся за них — боимся потерять, а когда теряем — оплакиваем и снова выглядим дурами!

Извините меня… я оплакиваю свою семью, и я же еще и виновата. Это приводит меня в бешенство.

Андре был болен, что бы вы там ни говорили. Если душевная болезнь существует, то мой муж был болен. Все специалисты, которые его смотрели в Шезаль, в Сальпетриер, подтверждали: он страдал хронической депрессией. Жил в состоянии постоянной тревоги, не зная, что делать с самим собой. Очень романтично думать, как Эльке и Вера, что те, кого считают сумасшедшими, на самом деле — исключительные и благородные существа, а истинно безумны так называемые нормальные люди. Да, это романтично, но — увы! — ошибочно.

Вам не пришлось — ни вам, всеобщая любовница, ни вам, Романистка, ни вам, ваша честь, — день и ночь жить рядом с Андре. Не пришлось выносить его приступы меланхолии, взрывы ярости, бесконечное молчание. Вместо того чтобы обращаться ко мне, он говорил с собой. Он был недееспособен. Он не мог найти своего места в обществе.

А ведь в самом начале я — Бог свидетель! — так верила в него. Я бы никогда не вышла замуж, если бы он мне не понравился, сами понимаете, моя семья не желала нашего брака, в их глазах это был мезальянс, но я свято верила, что Андре найдет свой путь в жизни. В конце концов, добрался же он один до столицы! И нашел там работу в гостиничном хозяйстве и ресторанном бизнесе! Я мечтала о будущем, ваша честь… Говорила себе, что мы, возможно, вернемся в Париж вместе… или откроем гостиницу с рестораном здесь… Я была готова на все, а его комплименты кружили мне голову.

И мы поженились.

Мои бабушка и дедушка с отцовской стороны скончались, и отец отдал нам их старый фермерский дом с амбаром на окраине деревни, хотя мог бы этого не делать. Окружающие косо на нас смотрели — ненормально, когда здоровый молодой мужчина живет в примаках у родителей жены, — но я защищала своего мужа, говорила всем, что он просто еще не определился. Самого Андре я ни в чем не упрекала — просто не посмела бы. Я ждала и пыталась сделать наш дом чистым и уютным, за что удостоилась в этом суде издевок Титины.

Вас не поражает, ваша честь, что Романистка не способна взглянуть на вещи с моей точки зрения?

Неужели она не понимает, что, когда деревенская семья с огромным трудом выбирается из полунищенского существования, когда путем невероятных усилий, жертвуя всем, старший сын, мой отец, получает юридический диплом и открывает кабинет нотариуса, все близкие гордятся им? Почему ее удивляет то почтение, с которым члены семьи относятся к первым признакам богатства, когда после веков тяжелого, грязного, изнурительного крестьянского труда они наконец-то перестают жить по-скотски, когда кафельный пол приходит на смену глинобитному, когда у них появляется немного свободного времени и лишних денег, которые можно отложить, и когда эта семья способна шагнуть на первую ступеньку цивилизованной жизни и позволить себе крошечные символы преуспеяния — столовое серебро, фарфоровую посуду, фабричную мебель…

ЛАТИФА

А вот я ее понимаю, эту даму. Я тоже хотела бы иметь серебро и начищать его. Я ее понимаю.

ЖОЗЕТТА

Это была моя жизнь , слышите, вы? Я тоже человек, а не сорная трава. У каждой Жозетты на свете есть своя история, и моя такова: отец, гордый как петух — он, сын крестьянина, повесил над дверью табличку нотариальной конторы; мать, счастливая тем, что ей, дочери крестьянина, больше не надо самой сворачивать курам голову, ощипывать их, обжигать бледную, холодную, пупырчатую кожу, а можно покупать курочек в супермаркете, упакованными в целлофан, — да, мы гордились — как бы вы к этому ни относились: фи! целлофан, пластик! — всем, что Романистка презрительно называет китчем и дешевкой . Это еще не Сикстинская капелла, но начало положено! Странная она, эта литераторша, любит только пышное богатство, невероятное, крайнее, расточительное! Но робкое начало ее раздражает, она строит над нами садистские насмешки. Простите, что я пока не Толстой, не Бетховен и не Микеланджело, но мы старались, мы жили, как положено нотариусу, супруге и дочери нотариуса, и я не потерплю, чтобы эта писательница осмеивала нас.