Наталья Нестерова: Однажды вечером (сборник)

– Значит, это будет только мой ребенок, моя доченька, – с трудом разомкнув губы, тихо сказала тогда Люда.

Встала и ушла, на диван легла, калачиком свернулась, носом в стенку. И Егор отчетливо понял, что тут не игра, не вопли-сопли бабьи, не дурь, не блажь, а настоящий перелом судьбы. Их с Людой судьбы. Не сразу раскаялся, час-полтора нервно курил. И чем больше мысленно аргументов за свою точку зрения приводил, тем отчетливее понимал, что надо прощение просить.

Стоял тогда на коленях перед диваном, слова говорил, от «Жигулей» отказывался и был согласный на все-все-все… Правильные действия! Ведь не уступи Людочке, не родилась бы дочка и вычеркнулись из жизни наисладкие моменты.

Теперь ситуация аналогичная. То есть совершенно не схожая. Ребенок не от Егора зачат, не в животе у Люды пребывал. Называя вещи своими именами, с помойки детеныш. И мы его с бухты-барахты усыновляем?

– Люда, ты не молчи, – просил Егор. – Говори, что на душе.

– Нам его… – с трудом, как двадцать лет назад, когда судьба дочки решалась, разомкнула губы Люда, – послал…

– Ой, не надо! – Егору не хватило терпения дослушать. – Бог послал? Далеко и надолго? Мама к тебе приходила? Люд, но ты же современная женщина, в церковь не ходишь, хоть и верующая. Твоя мама давно на том свете, а перед смертью, после инсульта умом тронувшись, несла такую галиматью, нарочно не придумаешь.

– Да, – неожиданно согласилась Люда, – мама ни при чем. Это у меня сдвиг легкий на фоне переживаний.

– Вот-вот! – радостно подхватил Егор. – Наводи на резкость. Зачем нам чужое дитя с неизвестной наследственностью?

– А ведь это ты его спас от смерти, – покачала головой Люда. – Вторую жизнь дал человеку.

– И что мне теперь? Раскаиваться? Или вешать хомут на шею?

– Как хочешь, – опустила Люда голову, поцеловала ребенка в темечко. – Но я уже отпустить его в казенные дома не могу. Прирос он ко мне, Егорушка, кожей и кровью.

– Прям так и прирос? Меньше чем за сутки?

– Да, на уровне подсознания.

Их дочь щеголяла подобными словечками. Например, приезжая на каникулы, с усмешкой рассказывала, что моет вечером обувь. Пришла домой, в тазике помыла, на газетку поставила. Бессмыслица! Завтра утром снова по грязной улице топать. Но мама приучила, и теперь – на уровне подсознания.

Подхватив у дочери «уровень подсознания», Люда и Егор прибегали к выражению, когда хотели сказать: ничего поделать с собой не могу, хоть режь меня.

Когда приехали милиция и перевозка медицинская, Егор вовсе не согласился с решением жены усыновить подкидыша. В поступках и поведении Егора сыграли роль три обстоятельства. Во-первых, он был голоден, даже стародавних пельменей не поел. Голодным Егор бывал импульсивен, зол и непрошибаемо упрям. Насытившись, превращался в благодушного, покладистого добряка. Во-вторых, Егор не переносил, когда от него требовали поступков, которые он сам еще не признал правильными. В-третьих, свою семью, дом (квартиру) он считал крепостью, в которую без приглашения никто не смеет соваться. Это смахивало на древний инстинкт первобытных людей: самец построил гнездо (логово, нору), оборудовал пещеру – попробуй сунься, прибью. Дочка шутила: «Папа у нас орел, гнезда охранитель, а мама-наседка. Вместо яиц, правда, консервы – варенье да огурцы с помидорами, маринованными и солеными». А сама трескала консервы за обе щеки!

Людмила с ребенком забаррикадировалась в спальне. Там давно ручка дверная заедала, язычок клинило, дверь только изнутри можно открыть. Люда мужа просила – почини. Но не настаивала, идею вынашивала двери поменять, ремонт сделать, накопив денег. У них так часто бывало – с мелочи начнется, большим делом закончится.

Открыть дверь спальни труда не составляло. Надави Егор плечом на косяк, стукни коленом – и дверь распахнется. Но еще не хватало при чужих людях к родной жене с боем пробираться!

Чужими людьми были: фельдшерица – пожилая, упитанная, точно снежная баба сверху прибитая, расплывшаяся, в белом халате; и участковый милиционер Мишка, который никакого трепета не вызывал, поскольку учился в одном классе с сыном Егора. Они прошествовали до зала – большой комнаты, куда их Егор невольно допустил.

– Дядя Егор! Сколько лет, сколько зим! – здоровался походу Мишка. – В норме пребываете? Вижу – все о’кей. А мы с Димкой перезваниваемся. Защищает Родину, га-га, в теплом месте при штабе, га-га.

В школе учителя пытались отучить Мишку от утробного гагаканья, которое вырывалось из него через слово. Не вышло. Так и га-га-кает. Но Мишка – парень по большому счету не плохой, без трухи.