Алексей Варламов - Мария и Вера

После литургии служится молебен с водосвятием. Читая наизусть Евангелие от Иоанна про чающих движения воды и купель с древним названием Вифезда, пастырь прикладывает вечную книгу к склоненным головам, а потом, освятив воду троекратным погружением креста, протягивает крест открывшимся ладоням прихожан, чтобы по нескольку стекающих с позолоты капель досталось каждому. Крест не очень велик, и кажется, вода сейчас кончится, но ее хватает на десятки пар рук, точно она сочится из самого металла. А потом священник щедро окропляет паству с помощью той метелочки, у которой, наверное, есть свое церковное название, но мне оно неведомо, и взрослые люди, как дети, кричат: «Сюда еще, батюшка, сюда, нам не досталось». В каменном храме со множеством горящих и оплывающих мягких свечей очень душно, и непонятно, как лучше — с открытыми окнами или с закрытыми.

Этим летом во время молебна отец Вадим читал молитву о ниспошлении дождя. Молитва долгая, трудная, из старинной книги с ветхими страницами, но священник читал так, как если бы текст ему давно знаком. После службы люди еще остаются некоторое время в церковном дворе. Несмотря на то что до Москвы почти сто километров в сторону востока, а до очагов лесных пожаров и того больше, плотная пелена застилает небо, пахнет гарью, першит в горле, и солнце проглядывает сквозь облака так неярко и сыро, что можно спокойно на него смотреть. Но смотреть жутковато. В природе мертвая тишина, и слышно, как по сухой листве громко прыгают птицы — они ведут себя очень необычно этим летом. Но нечто странное есть и в поведении людей.

Встревоженная женщина ругает власти за то, что те ничего не делают и равнодушно смотрят, как народ травится дымом. Она ищет поддержки своему возмущению, но никто его не разделяет, зато седой, крепкий мужчина внушительного вида спрашивает у высокого, худощавого певчего из хора, бывшего офицера-пограничника:

— Вот если мы говорим, что мы православные и правильно славим Бога, то почему миримся с тем, что женщины ходят в храм полуголые, — и он кивает на молодую загорелую шатенку в тесном малиновом сарафане.

Шатенка краснеет так, будто это ее наряд стал причиной Божьего гнева и огня; меркнет ее загар, но она лишь крепче сжимает руку маленькой дочери, только что причастившейся.

— Да пусть лучше так ходит, чем никак, — примирительно отвечает певчий.

— Страха Божьего у людей нет. Меня, например, мать так воспитывала, что я ни в октябрята, ни в пионеры не вступал.

— Что, и комсомольцем не были? — любопытствую я, вспомнив свою университетскую молодость с ее духовными запросами, шатаниями, метаниями и скорбными компромиссами.

— Нет, комсомольцем уж был, но зато в партию не вступал.

— А я на границе всю жизнь служил — там как в партию не вступишь? — говорит отставной офицер безо всякого сожаления, и я вдруг ловлю себя на мысли о том, что этот человек вошел в храм органичнее иных интеллигентных богоискателей.

А между тем жара и сушь не прекращаются. Проходит Серафим Саровский, проходит Илья Пророк, которого особенно усердно молят о дожде, еще через неделю великомученик Пантелеимон. Приближается Успенский пост. Однажды в поле недалеко от нашего дома во время сухой грозы и сильного порыва ветра обрывает провода. Вспыхивает сухая трава, и ветер гонит огонь. Потом пламя неохотно гаснет. Но кажется, еще несколько таких дней, и в этом краю тоже все начнет гореть. Березы под окнами сбрасывают листья. Пруд в деревне высох почти до дна.

Я жду и жду, когда же наконец сушь и жара кончатся. Вспоминается прочитанная в детстве книжка про злую колдунью Арахну, наславшую на добрых жителей Изумрудного города желтый туман в качестве самого страшного наказания. Вот и медовый Спас, начало поста. Обыкновенно в это время уже есть грибы. Если не белые, то сыроежки точно. А теперь в лесу все вымерло, и он стал чужим самому себе.

Прохлада приходит на Преображенье.

«В ночь с 19-го на 20-е августа 1928 года упал неслыханный, никем из старожилов никогда еще не отмеченный, мороз… Остервеневшая Москва заперла все окна, все двери», — некогда написал Булгаков в «Роковых яйцах», и после остервеневшей московской жары 2010 года обычная прохлада кажется чудом и милостью свыше. А еще говорят, что Булгаков сатанинский писатель!

Конец августа. Успенье. Я один в лесном доме. Уже почти неделю, то ненадолго прекращаясь, то заново принимаясь, идет дождь. Земля пьет и никак не может напиться, но грибов в этом году, наверное, не будет.