Михаил Бару: Один человек

Оставшись один, я набил трубку, закурил и, поскольку берег и волны были пустынны, стал думать свои немаленькие, как и полагается в таком случае, думы. На противоположном берегу, на пригорке, мрачно ухмылялось выбитыми окнами развалившееся здание пионерского лагеря «Берёзки». С большого жестяного щита счастливые, советские, но уже порядком полинявшие и заржавевшие дети желали мне удачного отдыха. Несколько лодок, выбросившихся у лагеря на берег в незапамятные времена, так и лежали никем не украденные и не разобранные на доски. На их полусгнившие тушки не клевали даже всеядные дачники, вечно промышляющие какие-нибудь деревяшки, гайки и стёклышки для устройства своих халабуд. У моих ног, на песчаном дне мелководья, течение шевелило длинными лапками утонувшего жука. По воде плыли облака, облепленные пухом, слетевшим с прибрежных ив. К вечеру, наверное, доплывут до Ступина, а то и до Каширы. Я докурил, съел бутерброд с колбасой и стал расчехлять удочки.

Вдалеке из-за поворота показался красивый белый катер. Двигался он шустро, не то что наша казанка. О чём-то там пел Газманов, о чём-то смеялись пассажиры, о чём-то повизгивали пасажирки. Мне нравится на такие катера с берега смотреть. Проплывёт мимо, прошумит, и снова тишина наступит, еще глубже, чем прежде. Но этот не проплыл, а по плавной дуге подошёл к берегу метрах в двадцати от нашей казанки и заглушил двигатели. Три мужика с палубы помахали мне приветственно руками и синхронно крикнули: «Клюёт?» Я промычал в ответ что-то вроде «клевала, да передумала». У одного из отдыхающих зазвонила мобила, и он начал рассказывать кому-то в городе, как они решили оттянуться по полной с шашлыками, двумя серёгами, юлькой, наташкой с сестрой и юрьичем. Из внутренностей катера раздался крик: «Серёга, куда ты штопор дел?!» Женский голос ему отвечал: «Ты что это удумал? Сухое не тронь! Оно для мяса». Удочки можно было сматывать…

Я забрался в лодку и от злости съел почти все свои съестные припасы. До времени, когда должны были вернуться грибники, оставалось ещё часа три. Курить не хотелось. Хотелось гранатомёт и чтобы как Брюс Уиллис, но наоборот. В конце концов я решил прогуляться по лесу. В лесу было мрачно, сыро, но, к счастью, тихо. Не прошёл я и десяти метров вглубь, как умудрился наступить на подосиновик. Его шляпка неприметно торчала из толстой моховой перины. Рядом росло ещё два. Через двадцать минут моя брезентовая панамка была полна грибами. Я вернулся к лодке и взял пустую сумку из-под съестного. Пустой сумки хватило на час с небольшим. Снова вернувшись на нашу стоянку, я прихватил с собой клеёнчатый чехол от лодочного мотора. Сколько времени наполнял чехол — не помню. Пришёл в себя только тогда, когда над ухом раздалась пронзительная трель милицейского свистка Петровны. Оказывается, меня уже полчаса как искали. Пока искали, и сами набрали ещё грибов в верхнюю одежду Кабы в наших местах в конце августа было теплее, то и в нижнюю набрали бы.

На обратном пути Толик ещё три раза ремонтировал глохнущий мотор, и на время ремонта приходилось бросать якорь, чтобы нас не снесло течением. Пошёл дождь, и мы здорово промокли. Но счастье лежало рядом и переполняло сумки, корзинки и рюкзаки. По нему время от времени проползали не успевшие вовремя эвакуироваться муравьи и божьи коровки. Счастье лоснилось маслянистыми шляпками с прилипшими к ним травинками и листиками, белело крепкими и толстыми ножками. Все смотрели на него и довольно молчали. Под монотонное тарахтенье мотора я задремал. Сквозь дрёму думалось мне о том, что если насобирать побольше грибов, орехов, семечек, конфет, наловить рыбы, вырастить картошки на своем огороде, держать курей, научиться плести лапти или валенки с чёрными резиновыми галошами, сморкаться оземь, нагнать своего самогона из яблок-паданок, в сезон охотиться на зайцев, уток, деревенских баб, то, наверное, можно… определённо можно…

Такой день. Один из последних. Жёлтое сквозь зелёное всё настойчивее. Как ни взъерошивай ветер кроны — всё равно заметно. Ещё в пиджаке, но под ним свитер. Всё истончилось — тепло, светло, воздух, обещания писать каждый день. Прозрачное и призрачное. Вот-вот оборвётся, истает. Но пока нет. Что-то там виднеется на горизонте, но очень далеко. И хорошо, что далеко. Упавшие листья, пыльные дороги и глаза сухи. Их ещё вымачивать дождями и слезами. Уголки губ ещё вверху, но вот-вот начнут опускаться. У её духов ещё летний запах, но он начинает горчить. Нежность во взгляде, но он поверх головы. Руки обнимают, но начинают мёрзнуть. Слова ещё слышны, но свист ветра, но шорох листьев… Время пришло и уже не уйдёт.