Михаил Сегал - Молодость

До дедушкиной квартиры они добрались настоящими «водяными» и по дороге в ванную залили весь пол. Наскоро вытерев руки кухонным полотенцем, дрожа от холода, Лика высекла спичкой огонь из коробка, зажгла колонку. Разделись и «нырнули» под душ. Стучали зубами, толкались, соперничали «за место под душем», наконец, согрелись и обнялись. Вылезать не хотелось. Елена распустила Лике волосы, вымыла их, а потом они выключили воду, вытерлись насухо, и в комнате уже Лика расчесала волосы Елене.

Было так уютно оттого, что дождь за окном продолжался, комната погрузилась во мрак, и никуда не надо торопиться. Обычно ведь либо кто-то подгоняет, либо – сама себя. Дел всегда много, а, если ты ничего не делаешь, получается: ленишься, ненавидеть себя начинаешь, в общем – вечная борьба. А тут… Пошел ливень, отрезал от окружающего мира, и – все, никто не виноват. Можно укутаться в плед, налить чая и получать удовольствие.

Жалко, что такие дожди бывают редко и быстро заканчиваются. Только войдешь во вкус – бабац! В одно мгновение солнце выходит, и – все, как раньше. Куда-то надо идти, что-то делать. Даже если и не очень надо – все равно получается, что надо, потому что как же так: ничего не делать? Жизнь проходит!.. А так она не проходит? Если бегать, стремиться к чему-то, суетиться, она что, увеличивается что ли или хотя бы стоит на месте?

Ну ладно, сегодня, похоже, зарядило надолго. Они пили чай, шептались о всяком интересном, а потом Лика села за фортепиано и заиграла гаммы. Елена стала распеваться. Лике очень нравилось, что она аккомпанирует настоящей певице. А потом поменялись. Лика попробовала исполнить арию Графини. Может быть, получилось не очень, но Елена не улыбалась, а только старательно играла и смотрела с нежностью. Было так хорошо, дождь не заканчивался, и чай тоже не заканчивался. Проанализировав все это, Лика решила, что счастье существует.

Уже метров за сто до больницы воздух стал уплотняться, а около ворот превратился почти в стену. Каждый шаг давался с трудом, Лика шла, не поднимая глаз, глядя только вниз, на кроссовки.

Постепенно больница брала свое: звуками и запахами. Звуком была тишина. Жизнь города здесь обрывалась, ее не пускали за стены больницы. Не пускали шум, а вместе с ним – саму жизнь. Запахом была еда. То ли обед здесь никогда не прекращался, то ли помещения никогда не проветривали. И если на стены можно не смотреть, а мертвую тишину перекрикивать песнями у себя в голове, то невозможно же не дышать. И так, шаг за шагом, больница побеждала: щами, картофельным пюре и котлетками.

Но в этот раз, похоже, действительно был час обеда. Одни старики сидели в столовой, другим несли еду нянечки. И почему-то во всех палатах были открыты двери. Лика подумала, что, наверное, жутко неприятно болеть, когда все ходят и смотрят. Когда она лежала с температурой, то натягивала одеяло на голову: хотелось закрыться от всех и быть «в домике».

Она шла и заглядывала в двери: быстро, чтобы не смутить стариков. Они сидели, лежали, жевали, утюжили тапками такие большие теперь для них расстояния от окна до кровати. И всех их было жалко, и казалось, что никто их не любит. И конечно же у них были родственники, но вот именно сейчас, здесь их не было, и оттого старики выглядели беззащитными, как дети. Только дети в больнице хоть и тоскуют, и плачут, но все же ясно по кому – по маме. А у стариков мамы нет, и их слезы совсем другие, незаметные. И сами они стараются быть незаметными. Открывайте двери, глазейте на меня – я занимаю мало места, я очень компактный, почти прозрачный.

Лика прошла мимо последней палаты, дальше был только туалет. А еще дальше у окна стояло несколько кроватей, и вначале не было понятно, что там тоже лежат люди: седые головы сливались с подушками. Свет из окна слепил глаза, лиц не было видно. Щурясь, Лика прошла сквозь лучи и увидела на одной из кроватей незнакомого старика. Он подозрительно смотрел на нее, словно выпроваживал. Другой загородился газетой. Она развернулась, чтобы уйти, но тут газета опустилась, и за ней возникло спокойное, как всегда, улыбающееся лицо дедушки. Лика кинулась к нему и стала целовать морщинку за морщинкой.

– Почему ты в коридоре? Давай я поговорю, тебя переведут в палату! Они не имеют права!

– Палаты заняты, Ликочка.

– Пусть кого-то другого сюда переведут.

– Кого?

Ну да, правильно. Чем те старушки хуже?

– Да я здесь вообще молодею, – сказал дедушка, – практически как в госпитале. Я тебе не рассказывал? Лежал вот практически так же в коридоре, только вдобавок еще с одним солдатом на кровати. И представляешь: кровать сама по себе узкая, обычная, там и одному-то не повернуться, а этот солдат стал мне две трети уступать. Как лейтенанту. Я говорю: «Слушай, в больнице все равны! Забирай половину!» А он мне: «Есть!» – и ни с места. Видно, кто-то из офицеров напугал его на передовой.