Франсуа Нурисье - Причуды среднего возраста

(Он возбуждается, представляя себе эту девочку еще более юной, еще более уязвимой. Как бы ему хотелось подхватить ее на самом первом изломе ее жизненного пути, первым заставить познать ту горечь, что никогда не забывается, и тем самым навсегда обеспечить себе место в ее памяти! Насколько рано мы входим в чью-то жизнь? Любому такому появлению обычно предшествуют мечты. К чему вообще охотиться на детей? На этих девочек, всегда уже успевающих пройти через чьи-то руки и несущих на себе чужой след, словно простыни, на которых кто-то спал. Он жалеет Молисье и одновременно завидует ему. Он мечтает о такой Мари, которая еще опаснее, — о Мари невинной, а значит, опасной. Ему хотелось позабыть о своей порядочности. Спуститься еще на несколько ступеней вниз, чтобы овладеть вечной тайной, что несет в себе ее тело.)

…Такой же бойкой и безмозглой, как эти маленькие нахалки. Ее волосы развевались бы на ветру, который, по-моему, никогда не стихает над Монреалем, городом, устремившимся вертикально вверх, огромным, белым, окруженным кольцом дорог и воды, где у вас перехватывает дыхание на перекрестках улиц, разбегающихся под прямым углом. Городом, который, возможно, наполовину существует лишь в воображении, который и придуман-то для того лишь, чтобы заставить девушку прибежать в нужное время в то самое место, где я буду ждать ее, такую, какой сейчас хочу ее, какой вижу ее, вот она сбегает вниз по улице Эйлмера к похожему на огромный кусок черного сахара зданию гостиницы «Холидей Инн», где назначил ей свидание соблазнитель с матовой кожей, один из тех неизвестно чем занимающихся типов без возраста, которых полно в международных гостиницах, этих не обремененных особыми заботами сотрудников ООН или участников каких-то конгрессов, которые разъезжают на взятых напрокат машинах. Она бежит подпрыгивая, с растрепавшимися волосами, в одном из тех платьев, что сумел бы снять любой мужчина, — о, моя добыча давно минувших дней! Хохотушки, готовые в любой момент пустить слезу! О, ваши всегда пустые сумочки, ваши трусики, которые можно спрятать в кулаке, ваш багаж, каким-то таинственным образом оплаченный (кем, интересно?), мужики, которых динамите вы, те, что динамят вас, — и вы мужественно ретируетесь с видом кротких овечек.

Ее араба, конечно же, не окажется на месте, и Мари выйдет из просторного холла в красных тонах, провожаемая насмешливым взглядом администратора гостиницы, взглядом, который мне совсем нетрудно представить себе, стоит лишь вспомнить, как смотрели на нас посетители кафе «У горного ручья», как они рассматривали нас, тебя, особенно тот старик, а поскольку крестьянин из Эгля мало чем отличается от крестьянина из Квебека, это позволяет мне весьма достоверно представить себе лицо служащего «Холидей Инн» (чья чистая душа несколько подпорчена чаевыми) — хитроватое, изрезанное морщинами, и его акцент, потому что, когда он что-то говорит, его говор сильно смахивает на говор жителей Вале, которые будто перекатывают во рту камешки, принесенные к ним в долину Роной.

На улице, вновь оказавшись на ветру, который быстро выдувает остатки разочарования из твоей головы, и не зная, чем занять имеющиеся в твоем распоряжении два часа, ты направишься в подземное сердце города, в тепло и шум торговых галерей, оборудованных под землей, туда, где бродят поодиночке развратные девки и куда пойдешь ты, пойдешь слоняться без цели, без чековой книжки, без единой крупной купюры, заботясь лишь о том, чтобы гордо нести свой стан от одного соблазна к другому, от одной витрины к другой, впрочем, чуть дольше ты задерживаешься в книжной лавке, где, пока ты украдкой прочитываешь несколько страниц романа по восемь долларов за томик, с тебя не сводит глаз мужчина средних лет, а ты даже не смогла бы догадаться, то ли он прикидывает свои шансы на интрижку с тобой, то ли поставлен здесь для охраны и полон решимости схватить тебя за руку, если ты попытаешься стянуть экземпляр «Portnoy's Complaint». И вот тогда-то, купив, к примеру, заинтересовавшую тебя книгу и подарив ее тебе, или чуть позже, на лестнице, ведущей наверх к площади Виль-Мари, призрак, лишь чем-то похожий на меня, призрак, который может на такое решиться, призрак, который «умеет жить со вкусом», наконец-то подступится со своим предложением к этой Мари, которую он долго преследовал, разглядывал, оценивал, которую страстно желал и которая явно поощряла его, казалась такой доступной, он подойдет к ней после того, как пробормочет себе под нос что-то типа: «Я забью ей, вставлю ей, трахну ее» с видом человека, который хорошо знает, что означают эти слова.